Борька никогда не ругался с бабушкой.

– Где она? Где Надя?! – он собирался выходить на улицу.

– Да не знаю я! Опять, наверное, сапоги в какой-нибудь луже дырявит! – бабушка фартуком вытирала слезы, которые я все никак не могла разглядеть, разворачивалась и отправлялась на кухню стряпать пироги с морковью.

Папа уходил, а я незаметно для бабушки выбиралась из своего укрытия, накидывала куртку и бежала за папой.

– Пап, папа! Подожди! Куда ты пошел-то?

Папа останавливался и приседал на корточки, а я с разбега попадала в его огромные сильные руки и была самым счастливым ребенком на свете.

– Опять под столом сидела? Да?! – Папа поправлял мой локон.

– Пап, а почему я уродилась? А? Люди ведь рождаются? Урождаются только уроды?

– Надя! – папа крепко прижимал меня к себе. – Какая же ты у меня умная! Нет! Родственники мы с тобой! Понимаешь?

Он, сморщившись, глядел в сторону.

– Не знаю, – мне хотелось поймать папину ресницу – такие они были длинные – как взмах.

– Ты мне ответь лучше, сколько же можно-то у бабушки конфеты таскать? Я ведь достаточно тебе приношу? А? – голубой укоризной блестели его глаза. Мои же глаза тут же наполнялись стыдливой детской досадой. Я утыкалась в его плечо и, всхлипывая, бубнила:

– Пап! Они такие вкусные – эти Красные шапочки! Зачем она от меня их прячет?

– Надя! Ну и спросила бы у бабушки – зачем? Если есть вопрос – значит нужен и ответ. Пообещай мне так больше не делать, ладно?

– Не могу, пап! Это же не только конфеты! Это и игра еще такая! Найди и забери у дракона клад!

– Что? – папа опускал меня на землю, присаживался напротив моих глаз и, качая головой, поучал:

– Какай еще дракон, Надя?! Ты что? Это не дракон! Это твоя бабушка! Драконы в сказках только! Поняла? А здесь есть бабушка! И выбирай: либо я тебе конфеты приношу, либо ты у нее продолжаешь их таскать! Только в следующий раз я тебя накажу! И чтобы я больше не слышал этого! – папа брал мою маленькую руку в свою широкую ладонь.

– Обязательно выбирать-то, пап?

– Да!

– А дядю Степу почитаешь тогда?

– Нет, Надя! – Папа начинал злиться. – Посмотри, какая ты есть. Тебе обязательно нужен обмен! Ты как челночник – я вам то, а вы мне это. И дракона какого-то придумала! И компромисс мне предлагает! Житейский! Это в шесть лет-то!? Надежда! Бабушка ведь для всех старается! Для тебя! Для меня! Для мамы! В нашей жизни есть обычные дни, а есть необычные – праздничные! К ним готовятся! К ним продукты подкупают! Ну, жизнь такая, Надь! Сложная! Мир такой! Не все происходит так, как нам хотелось бы! Вот и все! – Папа, если не употреблял бодрящего белого напитка, говорил редко и мало. Сейчас он резко выдохнул и остановился, выпустив мою руку из своей ладони. Даже как будто оттолкнул меня немного.

Моя выброшенная маленькая ладонь была теплой и мокрой. Мною овладевало детское растерянное недоумение: я ведь ни слова не поняла из того, что только что говорил папа, не поняла даже, зачем он это говорил, но мне очень захотелось пожалеть свою ладонь. Я подносила ее к щеке, терла ей свою щеку, трогала нос, ухо и все с тем же недоумением показывала ее папе. Махала ему даже. Но папа стоял ко мне как-то боком, и все никак не мог прикурить сигарету. Спички, видимо, намокли, как и ладонь.

Я еще продолжала махать папе рукой, когда жестокое, совершенно взрослое осознание того, что есть на земле вещи, которые я не в состоянии понять и поэтому принять их. Я не могу понять того, что хочет сказать самый близкий мне человек. Это осознание вспыхивало вместе с зажженной наконец-то спичкой – папа вдыхал дым, а я разворачивалась от него и бросалась бежать наутек. В этот момент мне хотелось стать косулей (буквально вчера я прочла о том, что это животное быстро бегает). Резиновые сапоги «на вырост», на два размера больше положенного, болтались на моих ногах как колодки, значительно затрудняя движение. Я думаю, что вся наша расхлябанность происходит именно из этих самых сапог. Мы с детства привыкаем хлябать, и это затрудняет наше дальнейшее движение. Я не могла бежать быстро и не бежать тоже не могла. Тогда мне хотелось, чтобы весь окружающий мир, включая папу, никогда меня не догнал. Но этот мир, именно в лице папы, догонял меня буквально через пять метров.