***

Гипсовый глаз Давида смотрел на меня сурово, прикрытый нахмуренной бровью. Вместо радужки – дыра, похожая на сердечко. И эта дыра мне никак не давалась – сколько бы я ни старалась, глаз выходил мёртвым, безо всякого выражения, холодный безжизненный гипс. Скоро будет настоящая дыра в бумаге, которую я уже затёрла ластиком. Я разглядывала гипсовую дыру и вспоминала серые глаза Лешего. Как он смотрел на меня! Куда он смотрел? Что такое есть у нас внутри, куда можно посмотреть, и от тебя останется только невесомость? Куда девается мир, тело, мысли? Интересно, Леший тоже это почувствовал? Нет, я конечно не буду с ним об этом говорить. А о чём я буду говорить? Где те слова, которые помогут вернуть всё, как было? Можно ли вернуть всё, как было? Мы друзья, и точка – ткнула остриём карандаша в самую середину глаза, туда, где должен быть зрачок. Чёрт! Сломала. Не люблю точить карандаши, потому что обязательно искромсаю лезвием кожу на указательном пальце. Как бы ни старалась ухватить поаккуратнее, всё равно пара неглубоких порезов останется. Я достала новое лезвие из пачки «Невы», развернула, начала снимать стружку за стружкой. Стружку за стружкой…

Мама научила меня красиво точить карандаши. В её кабинете начальника отдела сбыта Душанбинского арматурного завода на столе всегда стоит стакан с несколькими тщательно заточенными карандашами. Это вам не кургузые обгрызенные и измусоленные “утиные носы” заведующего складом дяди Тахира, к которому я бегала иногда по её поручениям. Мамина заточка – настоящее кощейство. Она начинает за 3-4 сантиметра от края. Намечает лезвием границу по кругу, и от нее плавно крошечными стружками снимает древесину, формируя изящный длинный конус, который заканчивается острейшим грифелем.

Я заново примерилась к треклятому зрачку, когда из-за моей спины протянулась рука Фирузы Таировны, нашей учительницы по рисунку. Она сделала пару неуловимых движений карандашом и Давидов глаз на моём листе ожил, наполнился решимостью и отчаянной храбростью. Глаз вперился в меня пристально и прямо, как-будто говорил: не дрейфь, всё как-то образуется.

***

За все выходные мне так и не удалось застать Лешего дома, хотя я звонила чуть не каждый час, так что дядя Гера начал поднимать вопросительно бровь, когда я подходила к телефону на его письменном столе. На улице Лешего тоже не было видно. В понедельник я специально поджидала его в школьном коридоре в начале большой перемены:

– Ромка, давай поговорим. – я подбежала к нему и схватила за руку, когда их класс выходил из кабинета физики.

Он неохотно пошел за мной к окну.

– Ром, я честно, не знаю, что сказать, как всё исправить. Мне тяжело без тебя, без своего друга…

– Без друга? Ты же знаешь, я не хочу быть просто другом. Я не могу быть просто другом. – Его глаза быстро забегали, глядя то в один мой глаз, то в другой. Это уже не был «тот самый» субботний взгляд, сейчас там закипала злость.

– Ром, ну может нам нужно время, чтобы пережить эту ситуацию? Как-то всё наладится? – Я правда не знала, что сказать, чувствовала какую-то беспомощность. До этого момента я была уверена, что стоит мне только начать с ним говорить и дальше сами, как и всегда во время прошлых ссор, найдутся нужные слова. Но сейчас под его взглядом, похоже, несла какую-то чушь, которая ещё больше его злила:

– Как наладится? Может мне сделать вид, что ничего не было, и твой верный пёс Ромочка будет продолжать приносить тапочки по команде? Сторожить твою дверь и послушно ждать подачки? Стать твоей любимой игрушкой? В такой роли ты готова меня принять? – Он бросал в меня какие-то дикие, невозможные слова. Незнакомый чужой человек. Я всматривалась, и не могла разглядеть его лица за этим потоком непонятно откуда взявшейся ненависти. Мои щёки вспыхнули от стыда, потому что он кричал, и на нас стали оборачиваться другие ученики. Мимо с издевательской улыбкой продефилировала Королева Марго: