В субботу после школы позвонил Леший:

– Агатка, дома? Щас зайду.

Через пять минут он уже отстукивал в дверь. Это был наш секретный стук азбукой Морзе. Он стучал мне: .-. – – .– — «Рома», я ему: .– –. .– - .– — «Агата».

– Заходи, открыто. – Морзянка повторилась. – Да зайди уже, хватит прикалываться. – Снова морзянка.

Я психанула, рванула входную дверь и приготовилась обругать его за это дурачество, да так и застыла с открытым ртом на пороге. Напротив прислоненная к ограждению лестничной площадки стояла моя гитара. Совершенно целая. Я вышла, присела рядом на корточки, всё ещё не веря, что это она, и поэтому не решаясь взять. Леший сзади положил руки на плечи:

– Ну что, удался сюрприз?

Я вскочила:

– Ромка, да как же ты?.. – слёзы градом – Ромка, я… Ромка, ты… – я кинулась ему на шею. Он крепко меня обнял и снисходительно ждал, пока я перестану поливать слезами его рубашку. А я всё не переставала.

– Ромка, ты настоящий друг… – хлюп, хлюп – Не представляешь даже, что ты для меня сделал. У меня же кусок сердца вместе с гитарой вырвали. Ты… ты мне вернул его. Но как… как ты молчал целых три дня? Ни слова… ни… ни намёка? Я же думала её мусоровоз увёз. Я всё… похоронила её.

– Ну, я не знал, получится или нет склеить обратно, не хотел тебя зря обнадёживать.

– Ром… Ромочка, я ни за что не забуду такое… Ни за что не забуду…

Тут я почувствовала, как руки Лешего на моей спине из крепких и братских стали вдруг незнакомыми, горячими и текучими, мне казалось под лопатками, там, где оказались его ладони, останутся ожоги. Я заглянула ему в глаза: они смотрели прямо в меня, на донышко моей души, будто искали там ответа на очень важный незаданный вопрос. На мгновение не осталось ничего, кроме этих глаз, этих рук на моей спине, этих губ, которые коснулись моих. Потом не осталось и их… А потом… Внутри меня как-будто прозвенел школьный звонок, и я очнулась. Отвернулась, выпросталась из его рук. Нет же. Все должно было произойти не так и не с ним.

– Ром, нет, мы друзья. Друзья же, да? – как-то жалко это у меня прозвучало.

– Я тебя люблю – и две серые бездны глаз снова туда же, в глубоченную меня, ждут ответа.

– Рома, пожалуйста. У меня никого ближе тебя нет, роднее, – мне неуютно под его испытующим взглядом, больше никогда-никогда не хочу, чтобы он так на меня смотрел. – Ты мне как брат. Давай оставим всё как было.

– Понятно. Забудь, – и побежал вниз по лестнице перескакивая через ступеньки.

Я вернулась в квартиру, положила гитару на диван, села рядом, тронула струны – дичайшая какофония, такая же, какая была сейчас у меня внутри. Да, мы с тобой похожи, сказала я гитаре. Меня тоже как-будто разбили, кое-как я склеилась обратно, и новые мои струны никак не могут держать строй. Когда всё успело сломаться, скажи? Где мой понятный мир с его однозначными правильно и неправильно? Ведь если по-честному, мне бы хотелось, чтобы он обнимал меня так вечно. И целовал. А Игорь? Я ведь Игоря люблю. Или не люблю, раз так запросто целуюсь с другим? Просто Леший застал меня врасплох, в растрёпанных чувствах, и мозг вообще отключился. Вот так это наверное бывает, когда в книжках теряют голову от чувств. Стоп, от каких чувств? Я Лешего люблю как брата. От таких чувств никто не теряет головы.

Настроила гитару, взяла упруго первую ноту, потекли басы, мягко охватили пространство, создавая вокруг меня кокон из звуков – мой любимый вальс «Одиночество». Хорошо и уютно грустить в этом коконе, запустить свои чувства и мысли кружиться нарядными парами: раз-два-три, раз-два-три. Взлетать вместе с полётом юбок из белого шифона, и тут же вязнуть в черных омутах строгих фраков. Чёрное, белое, чёрное, белое… Я не хочу терять Лешего из-за этих дурацких амуров! Мне надо вернуть друга. Бреньк. Вальсирующие испуганно растворились в пространстве. Подошла к телефону, набрала его номер. Тоскливые длинные гудки – ля первой октавы. Не берёт трубку: затаился или до дома ещё не дошёл. Может и хорошо, что не берёт. Что я собираюсь ему сказать? Ладно, пора собираться в художку, как раз будет время подумать.