Он попробовал взять меня за руку. Я вырвалась. Душа болела. Мне казалось, что большое и чистое чувство одной дружной семьи, которое нас объединяло всю жизнь, сегодня было измазано в гадкой липкой грязи. Я была самой младшей в компании – мама отдала меня в школу на год раньше, в шесть, – и видимо самой наивной. Я уже нарисовала себе в воображении, как Игорь обрадуется, когда я предложу писать ему в армию. И конечно мы обязательно поцелуемся у него на проводах, где-нибудь в укромном уголке. Не потому что «бутылочка» так решила, а потому что теперь он мой парень, а я его девушка, ждущая бойца из армии. Откуда взялся сегодня этот портвейн, Светка-Королева, сальные взгляды пацанов на неё? Какая-то сложная и отвратительная взрослая жизнь. Ты для него просто маленькая девочка, подружка детства. Забудь. Он не будет разводить с тобой сопливую романтику с письмами и целовать в щёчку на прощанье. Ему нужна осязаемая красивая стерва.

Леший довел меня до подъезда, отдал гитару, погладил по руке:

– Всё наладится, вот увидишь.

Я торопилась домой, чтобы успеть переодеться и привести себя в порядок до того, как мама придет с работы. Иначе вопросов не оберешься. Но, как на зло, столкнулась с ней прямо на пороге квартиры.

– Привет, мам, – быстро пролетела мимо вовнутрь, всё ещё надеясь, что она ничего не заметит, но мама задержала меня за рукав, развернула к себе и оглядела с головы до ног.

– Это что за вид? Кто порвал тебе рубашку? Откуда царапины на шее? Кто это был, говори. – вскипела она.

– Мама, это случайно получилось, со Светкой поругались.

Она потащила меня от порога и втолкнула в комнату.

– С какой Светкой, ты кого дуришь? От тебя вином разит. Это твоя шайка-лейка. Кто из них? Мишка? Ромка? Игорь? Говори. Я пойду к родителям.

– Мамочка, я не вру, не надо никуда ходить.

– Паршивка. – швырнула меня на диван. – Я знала, что эти ваши похождения с гитарами до добра не доведут. В подоле мне хочешь принести? Чтобы ни шагу из дома. И никаких гитар больше!

Она схватила гитару за гриф и со всех сил бахнула об стол. Я сжалась, в ожидании летящих осколков, но инструмент выдержал. Тогда её взгляд упал на портновские ножницы, которые лежали тут же на столе. Не с первого раза, но всё же перерезала струны. Они одна за другой взлетали вверх с жалобным тягучим стоном. Ми, си, соль, ре, ля… Шестая взвыла басом и больно хлестнула мать по руке. Это взвинтило её ещё больше, она вылетела на балкон и выбросила гитару с третьего этажа.

– Ни шагу из дома! Посажу мерзавцев! – и в подъезде гулко отдались эхом её быстрые неистовые шаги.

Когда происходит что-то такое, превышающее мои душевные силы, я проваливаюсь в некую параллельную реальность. В ней всё смешивается, ничто не остаётся отдельным, самим по себе. Кажется, что предметы, звуки, запахи, цвета начинают течь и легко превращаться друг в друга. Обоняние реагирует на свет, глаза на запах. Уши чувствуют вкус, а пальцы звук. В этой спутанной жидкой реальности я проплыла на балкон, но никак не могла нащупать ускользающий проём. Тыкалась лбом в прохладное стекло, боялась посмотреть вниз и увидеть, как вопиют безмолвно к небу, обличая мою трусость, поруганные осквернённые останки той, которую я не защитила, не уберегла. Бежать, бежать от себя самой, ничтожной, трусливой, бессловесной.

Я осознала себя на заднем сиденье троллейбуса. В ногах обмякший полупустой брезентовый рюкзак, подпертый с двух сторон походными ботинками-вибрамами. На мне куртка-ветровка и штаны защитного цвета. Переночую на крыше, а утром уйду в горы – кажется такой план гнал меня сейчас через половину города к пятнадцатиэтажкам. В одной из них не было замка на люке, ведущем на крышу. Мы с ребятами не раз сидели там на самом краю, свесив ноги. От этого внутри пульсировали попеременно то серые волны животного страха, то золотистые всплески восторга. Игрушечные человечки и машинки суетились внизу, а мы были богами, глядящими на бренный мир с Олимпа.