– Всё-всё, дальше сама, не мешаю, не бей только.

Девушка сощурилась, явно уловив сарказм в голосе, но, ничего не сказав, коротко кивнула в знак благодарности.

– А не подскажешь, где тут «череп»?

Она качнула головой в сторону двухэтажного кирпичного здания метрах в двухстах от них и зашагала в противоположную сторону.

– Спасибо, – сказал ей в спину Александр, и, не дождавшись ответа, сокрушённо вздохнул, – о времена, о нравы!

– И ты до сих пор не понимаешь, за что тебя стебут все, кому не лень, да? – поинтересовался Жека из-за его спины. – Ты в лётное, а не в актёрское поступаешь, тут тебя не поймут.

– Без искусства нет истинной жизни, – пафосно заявил Александр, на этот раз уже просто назло другу.

– Безнадёжный случай, – тяжело вздохнул тот. Снова глянул на удаляющуюся фигурку девушки, – кажется, я начинаю жалеть, что буду учиться не в Лётном вместе с вами.

– Да ладно, твой Институт не прям далеко. Город один, точно как-нибудь пересечётесь во время увольнительных.

Они подошли к зданию казармы, на стене которого были нарисованы МиГ-23 и голова пилота в шлеме, и впрямь похожая на череп. У входа висели предварительные списки личного состава и схема расположения кроватей с подписанными фамилиями.

Внутрь пускали только по документам о зачислении, и Жека, протянув Александру его сумку, хлопнул его по плечу:

– Давай, счастливо! Постарайся разбиться не сразу.

– А ты не загнись там в библиотеке от своей аллергии на пыль. Так себе смерть, – улыбнулся Александр, крепко пожимая протянутую руку, – давай, до скорого.

Жека зашагал к КПП, а Александр, ещё раз глянув на схему расположения кроватей и показав документы, зашёл внутрь казармы.

После улицы в здании было прохладно и, видимо, после недавней уборки, сильно пахло хлоркой. Неместные и, соответственно, заселившиеся раньше курсанты уже успели обжиться: местами слышался смех, где-то бренчала гитара, где то, в «дебрях» двухярусных кроватей, слышался шум от бросаемого кубика и «шагающих» по шахматной доске фигур. Издали, от входа, где стоял дневальный и находилась канцелярия, доносились громкие замечания командира роты, читавшего своим «трубным» голосом кому то из второкурсников мораль за нарушение формы одежды.

Контраст с обычной жизнью был разительным даже для него, всё детство проведшего в таких же казармах из-за частых переездов отца по службе. Маленького Сашку всё устраивало – ему постоянно перепадали всякие здоровские штуки вроде значков, нашивок и форменных пуговиц, но, когда пришло время идти в школу, мама настояла на необходимости где-нибудь осесть. И за десять лет он как-то очень привык к спокойной, размеренной жизни, маминой домашней стряпне и свободе. О том, с каким трудом адаптировались те, кто жил так всегда, он даже думать не хотел.

И если в казармах военных чаще всего было размеренно и спокойно, то, по рассказам отца, в казармах курсантов царили беспредел и анархия. Жизнь по уставу угнетала, и, стараясь разнообразить её, люди развлекались, как могли. Совершенно привычным делом было обнаружить пришитую к матрасу форму или сшитые вместе сапоги. Особенно жёсткие прибивали сапоги к полу гвоздями. Скучающие дневальные могли вытащить кровать в туалет, высыпать в постель муравьёв, разбудить посреди ночи и настоятельно требовать ключ от танка, растянуть над жертвой простыню и заорать под ухом «Потолок падает!».

В рассказах это звучало весело, но Александр тихо надеялся, что его всё это обойдёт.

Он поднялся на второй этаж, нашёл нужную комнату и начал пробираться сквозь ряды кроватей, ища свою. Табличка с подписью «Архипов, Менаруй» обнаружилась быстро. Запнувшись о вторую фамилию, Александр глянул на нижний ярус. Там с альбомом и карандашом в руках сидел парень – широколицый, смуглый, узкоглазый, кажется, откуда-то с севера. Уже в форме. Он обернулся на звук шагов, дружелюбно улыбнулся, протягивая руку: