– Это еще не все, девчонки, мы же здесь, чтобы спеть. Ну, кто начнет?

– Так вы серьезно насчет караоке? – спрашивает меня Клодия в легкой панике. – Мы же не будем петь здесь, среди всех этих людей, которые на нас смотрят?!

– Это вообще-то концерт караоке, – отвечает ей Одри. – Вот увидишь, будет весело.

– Ой, нет, я никогда не решусь!

– Это ты-то никогда не решишься? Постой, Клодия, ты привязываешь себя к деревьям, ложишься на дорогу, приклеивая штаны к асфальту, и ты хочешь мне сказать, что боишься спеть песенку?

– Да мне медведь на ухо наступил… Эй, что ты делаешь, Макс, вернись, сядь!

Не обращая внимания на ее умоляющие глаза, я направляюсь к диджею. Шепчу ему на ухо название песни и беру протянутый мне микрофон.

Изображая звезду, как Джонни Холлидей на сцене «Стад де Франс», я зажмуриваюсь, словно готовлюсь воспламенить публику, сучащую ногами от нетерпения услышать в моем исполнении рок, который обожают их бабушки. Звучат первые ноты песни.

– Смотри-и-и-и-и, встает заря-а-а-а-а и нежность над городом…

Рок – это обезжиренный йогурт по сравнению с Питером и Слоун[12].

Я делаю несколько шагов к нашему столику. Самия и Одри уже падают от смеха, а я продолжаю:

– С тобой я живу-у-у-у-у как во сне, я люблю-у-у-у-у-у!

И началось!

– Ничего не надо, только ты-ы-ы-ы, как никто никогда, ничего не надо, только ты, только ты-ы-ы-ы-ы-ы!

Самия и Одри подхватывают припев. Клодия сидит, застыв от ужаса, она наверняка донесет на меня в ГОБЕС за публичное унижение соседки.

Мы виляем бедрами и поем громко и фальшиво, как всегда поют в караоке. Краем глаза я вижу, как на лице Клодии мало-помалу расцветает улыбка, под конец песни она даже подпевает. Ага, я так и знала. Никому не устоять перед «Питером и Слоун». Никому!

Когда музыка смолкает, звучат бурные аплодисменты, я кланяюсь публике – правда, из десятка человек, но надо же с чего-то начинать, – и сажусь на место рядом с девчонками.

– Ну как? Я не борюсь за спасение сурков, но тоже делаю мир лучше своим голосом, правда?

Клодия смеется.

– Мне бы, наверное, стоило попытать счастья на Бродвее, – продолжаю я. – А что, если бы я брала уроки пения? Может, сегодня тоже давала бы сольник в Лас-Вегасе, как Селин Дион.

– Готово дело, опять она завела свои «а что если», – фыркает Самия. – Давно не слышали.

– Извини, конечно, Макс, – перебивает ее Одри, – но звезда нашей группы – я. Кто знает все о музыкальных комедиях? Я. Так что подвинь свой лас-вегасский зад и уступи мне место. Моя очередь продемонстрировать свой талант.


После нескольких мохито и песен мы покидаем бар около часа ночи. Одри объясняется в любви фонарному столбу, а Самия пытается сфотографировать нас своей записной книжкой.

Клодия, невозмутимая в своих ботинках fairtrade[13], доканывает нас (как будто в этом есть смысл) речью против городских властей, которые не экономят на уличном освещении и тем самым поддерживают атомную промышленность.

Что ж, хоть одна из нас трезвая.

Завтра я пожалею о последнем коктейле, мне будет казаться, что Дарси лает в мегафон, и я буду молиться, чтобы наши фото нигде не всплыли.

Но пока я смеюсь с подругами. И мне хорошо.

Глава 11

Сказать, что я проснулась с головной болью, – ничего не сказать. Представьте, что вам вскрывают черепную коробку электродрелью. Умножьте ощущение на десять, и вы получите смутное представление о состоянии, в котором я пребываю, с тех пор как проснулась с рассветом около половины первого.

– Никогда больше не буду пить! Слышишь, больше никогда. Я набью тату с этой фразой на руке сегодня же вечером.

– А я прекрасно себя чувствую, – отвечает Клодия, поднося мне кружку с ее фирменным напитком, который по идее должен приглушить барабанную дробь в голове. По запаху я опасаюсь худшего. Вкус подтверждает. Это гадость.