Прикрыв глаза, бледная как полотно, я наблюдаю за своей соседкой, которая издает звуки отбойного молотка, размешивая свой отвар из дикой коры и лесного мха.

А у нее блестящие глаза и бархатная кожа. Ненавижу непьющих людей. Тот, кто не знает, что такое утреннее похмелье, не имеет права на существование.

– Ты была права вчера, Макс, мне было очень весело. И есть преимущества в том, что я вчера осталась трезвой.

– Ого, и какие же?

Кроме того факта, что она не сидит на стуле, который стоит на корабле в качку, держа в руках горячую чашку со смесью яйца, авокадо, сельдерея и аспирина, конечно же.

– Зрелище! Нет ничего забавнее, чем смотреть, как совершенно пьяные девушки поют в караоке.

Я бросаю на нее самый сердитый (и слегка печальный) взгляд, что вызывает приступ смеха.

– В следующий раз я вас приглашаю! Как раз на следующей неделе состоится генеральная ассамблея ГОБЕС. Мы будем говорить об акции против компании, которая производит хлопья для детей и мучает тигров во время съемок своей рекламы. Вот увидите, будет здорово, повеселимся!

Ответ, который кажется мне самым подходящим на предложение Клодии: лучше умереть. Думаю, даже репортаж о размножении стрекоз с субтитрами на пакистанском был бы приятнее.

Нас прерывает пронзительный звон, поэтому остального я не слышу.

Это всего лишь мой телефон. Чертово похмелье.

Я отвечаю, стараясь держать смартфон подальше от барабанной перепонки. И ничего не слышу. Через тридцать секунд я решаюсь прижать его к уху.

– Да? – тихо выдыхаю я в надежде, что тот, кто звонит, тоже не станет говорить слишком громко.

В ответ мне звучат душераздирающие рыдания, и я моментально трезвею. Зато, как бы это цинично ни звучало, мне больше не придется глотать микстуру Клодии.

– Самия? Это ты?

– Ох, Макс, это ужасно…

Да, это она.

– Что-то случилось с Инес?

– Я… Он…

Впервые я вижу ее, вернее, слышу в таком состоянии.

– Ты начинаешь меня пугать, Самия. Дыши глубже и попытайся объяснить.

– Он ушел.

– Как ушел? Жиль? Куда? Когда вернется?

Проходит несколько секунд, а потом монотонным, совершенно убитым голосом Самия рассказывает:

– Сегодня утром он снял чемодан со шкафа, положил его на кровать. Потом стал открывать ящики комода и доставать одежду. Взял джинсы, футболки. Даже ту, что я подарила ему на день отца, с надписью «Только подойди к моей дочери, и я прострелю тебе колено». Он все сложил в чемодан, так набил его, что с трудом закрыл. И тут он посмотрел на меня, вид у него был грустный, и сказал, что уходит. Что это не моя вина. Что он полюбил другую женщину. Актрису, с которой познакомился на работе.

– Он продает кондиционеры, как он мог познакомиться с актрисой?

– Да, я тоже удивилась. У нее вроде была съемка неподалеку, и в ее гримерной было жарко. Она пришла в магазин. И это была любовь с первого взгляда. Ну вот, и он ушел. Уехал в рекламный тур с ней. И забрал свою отцовскую футболку. Нет, ты представляешь? Ублюдок, как он мог так поступить?

– Ну…

Она не дает мне закончить фразу, что-то возвышенное и литературное, и снова разражается рыданиями.

– Что со мной будет? Как я без него?

Ворвавшись к Самии двадцать минут спустя в разных туфлях и, стало быть, еще не до конца протрезвев, я застаю ее сидящей по-турецки на диване. На ней рубашка Жиля, которая доходит ей до колен: рост у нее метр пятьдесят пять. Каждые тридцать секунд она механически закидывает в рот мармеладного мишку в шоколаде из гигантской миски на журнальном столике.

Не хватает только мелодрамы фоном, чтобы устроить в гостиной потоп из слез.

Я молча сажусь рядом.

Непросто найти слова, когда у твоей лучшей подруги рушится мир. Самия в таком состоянии, что мне страшно. Она плачет, потом вдруг начинает смеяться, вспомнив какую-то деталь их утреннего разговора. У нее настоящая истерика. А миска с мишками неуклонно пустеет.