Старики, служившие в остатках от Красной Армии, вспоминали поражение в Великой Отечественной Войне. После смерти Ленина к власти пришёл Николай Бухарин, сместив Сталина, Троцкого и остальных своих конкурентов. Он продолжил НЭП, но вместо роста экономики получил голод, коррупцию и развал промышленности.

– Он думал, что рынок сам всё отрегулирует! – кричал Жуков на одном из партсобраний. – А когда Гитлер ударил, у нас не было ни танков, ни патронов!

Бухарин уничтожил командный состав армии ещё до войны, расстреляв лучших командиров за «троцкизм». Когда немцы пошли в наступление, Красная Армия рассыпалась.

– Тот же Сталин смог бы хотя бы индустриализацию провести! – частенько рычал Тухачевский. – А Бухарин нас в каменный век вернул тогда!

…

…

…

Ночью, у потухающего костра, молодой лейтенант спросил у Жукова:

– Товарищ маршал… а правда, что мы могли победить?

Жуков долго смотрел на огонь.

– Могли. Если бы не Бухарин. – ответил Георгий.

– А кто это? – спросил лейтенант.

Жуков усмехнулся. Кажется, что они уже забыли…

– Человек, который решил, что собственная шкура важнее победы. Этот человек сбежал из Москвы, когда немцы были в четырнадцати километрах от столицы… – ответил Жуков.

Лейтенант почти ничего не понял, но кивнул, ради приличия.

Архангельск больше не был похож на тот, что был до войн. Город стоял, как замерзший труп, обернутый в пепельно-серые сумерки полярной ночи. Деревянные дома, некогда яркие, теперь почернели от времени и копоти, их стены покрылись инеем, словно сединой старика. Узкие улочки, заваленные обломками кирпича и ржавой арматурой, вели к порту, где остовы кораблей торчали изо льда, как сломанные ребра. Ветер гулял между разбитыми фасадами, завывая в пустых окнах, где когда-то горел свет. На центральной площади, где раньше висел портрет Ленина, теперь зияла дыра – снаряд, выпущенный немецкой артиллерией еще в сорок втором, так и не залатали. Лишь кое-где, в подворотнях и подвалах, теплилась жизнь: тусклые огоньки керосиновых ламп, редкие голоса, шепот замерзших людей, которые все еще цеплялись за слово "товарищ", как за последнюю нитку, связывающую их с погибшей страной. В штабе Западнорусского Революционного фронта, бывшем здании обкома, воздух был густ от табачного дыма и запаха пота. Стены, облезлые от сырости, были испещрены картами, на которых красные флажки медленно отползали к северу. Офицеры в потрепанных шинелях, с лицами, изъеденными усталостью, спорили шепотом, боясь, что за дверью стоит чекист. Жуков, сидя за столом, покрытым царапинами и пятнами от чернил, сжимал в руке последнюю сводку: еще один отряд дезертировал, еще одна деревня сдалась немцам без боя.

На окраинах, где город переходил в тундру, ютились беженцы – те, кто бежал от немцев, от голода, от своих же. Они строили бараки из того, что находили: обломки досок, ржавые листы железа, тряпье. Дети, с прозрачной от недоедания кожей, копались в мусоре в поисках чего-то съедобного. Старики, помнившие времена до войны, сидели у костров и молча смотрели на пламя, будто в нем можно было разглядеть прошлое. А над всем этим, как проклятие, висел лозунг, написанный на стене полуразрушенного клуба: "Наше дело правое. Враг будет разбит." Но никто уже не верил в победу. Они просто ждали – либо чуда, либо конца света.

Первой стадией переформирования правительства должны были стать выборы в Верховный Совет Западнорусского Революционного Фронта, но они стали кровавой бойней. Зал заседаний, еще недавно украшенный потрепанными красными знаменами, превратился в поле боя. Сначала были слова: