Жуков и Тухачевский переглянулись.

– В штрафбат, – сказал Тухачевский.

– На передовую. Расстреливать сейчас никого нельзя. Нам люди нужны, пусть и такие. – уточнил Жуков.

Они вновь были едины, как только перестали быть на виду у окружающих. А за окном, в темноте полярной ночи, Архангельск продолжал загнивать.

…

…

…

В кабинете генерального секретаря стоял тёмный дубовый стол, покрытый картами и донесениями. За окном – ледяной ветер бился в стекла. Маршал Александр Ильич Егоров, седой, с глубокими морщинами, сидел в кресле, закуривая папиросу. Интересная судьба была у Александра, в 39-ом году, ещё при Бухарине у руля СССР его почти казнили по обвинению в шпионаже, но в последний момент он был оправдан лишь маленькой улике, опровергающей обвинения, которую нашли за час до назначенного расстрела.

В дверь вошёл Георгий Константинович Жуков – тяжелой походкой, с лицом, закаленным войной. Егоров сам вызвал маршала.

– Здравия желаю, товарищ Генеральный секретарь, вызывали? – поздоровался и спросил Жуков, отдав честь Егорову.

– Здравствуй, да, вызывал. Присаживайся, Георгий. Закрой дверь. – сказал Александр, довольно, спокойным и мудрым голосом.

Жуков сел на стул, расположенный напротив места генерального секретаря. Затем, последовали минуты какой-то неловкой паузы, но, через пару минут, Егоров, наконец, заговорил:

– Ты знаешь, Георгий, я иногда думаю… а что, если мы уже окончательно проиграли?

Жуков напрягся.

– Проиграли? Мы ещё дышим. Значит, воюем. – сказал он.

– Дышим – да. Но воюем ли? Вот в чём вопрос. – говорил Егоров.

За стеной слышались шаги патруля. Где-то далеко звучал скрип снега под сапогами.

– Вы о чём, Александр Ильич? Если сомневаетесь в каких-то своих приказах, то скажите прямо, прошу вас. – недоумевал Жуков.

– Нет. Не об этом. Я о… природе войны. О том, когда она действительно заканчивается. – рассуждал Александр.

Жуков налил в стакан спирт, бутылка с которым стояла на столе у Егорова, и отпил. В горле «загорелось».

– Война заканчивается, когда последний враг падает в грязь. Или когда падаешь ты сам. – сказал Георгий после минутной паузы.

– Прямо как в учебниках. Но жизнь сложнее. Война – это не только фронт. Она… в головах. В душах. – сказал Егоров.

Александр Ильич медленно встал и подошёл к карте Европы, висящей на стене. Затем он ткнул пальцем во Францию.

– Ты слышал о том, что там происходит, Георгий Константинович? – спросил Егоров.

– Где? Во Франции? Там же всех из «наших друзей» давно перебили. – уверенно ответил Жуков, будто, знал наверняка.

– Да. Но сопротивление ещё живо. – тихо, почти шёпотом сказал Александр Ильич.

Георгий замер от удивления.

– Но французов всех перестреляли ещё в сорок седьмом… – вспоминал Жуков.

– Официально – да. Но подполье работает до сих пор. Диверсии. Убийства офицеров. Они называют себя "Тени Свободы". Говорят, ими командует какой-то старый коммунист… бывший наш, из Коминтерна. – рассказывал Егоров.

– А как же де Голль? – поинтересовался Жуков.

– Хах, если честно, то это эксцентричный чудак, который рассказывает небылицы о возможностях «Свободной Франции», например, об убийстве немецкого чиновника пару дней назад… но это всё «пшик». – сказал Александр Ильич.

– И это после двадцати лет оккупации?! – переспросил Жуков.

– Да. И не только во Франции. В Италии, в Норвегии… даже в самой Германии есть ячейки. Маленькие, разрозненные, но – есть. – ответил Егоров.

Георгий замолчал. Затем он резко встал и начал ходить по кабинету.

– Значит… значит, мы не одни, товарищ Егоров? – с надеждой спросил Жуков.

– Никогда и не были. Просто… мы слишком долго смотрели только под свои ноги. – ответил Александр и улыбнулся Жукову.