– Сергей, ты в порядке? Ты выглядишь так, будто на тебя опустился какой-то туман. – усмехнулся Владимир, его голос звучал дружелюбно, но в нём сквозила искренняя тревога. Он хотел понять, не перешло ли их обычное напряжение в нечто более тёмное.

Таборицкий, будто вырванный из глубоких раздумий, резко вздрогнул и повернулся к Владимиру Кирилловичу, попытавшись улыбнуться, но улыбка вышла натянутой.

– Да нет, всё в порядке, просто много мыслей в голове. Что же нас ждёт?… – произнёс он, сразу же вспомнив о последнем инциденте и той странной смеси, которую ему предложили, и которую он продолжил употреблять каждые три-четыре часа. Слова будто застревали у него на языке, и он осознал, что не может сказать правду. Он не хотел, чтобы царь начал строить догадки, которые могли бы поставить под угрозу их планы.

Владимир Кириллович, не веря до конца его словам, продолжал пристально смотреть на Таборицкого. Лицо Сергея казалось бледнее обычного, а зрачки были расширены, выдавая следы чего-то ненормального.

– Ты же не принимаешь что-то… опасное? – метко спросил он, стараясь сохранить лёгкость в голосе, но внутреннее напряжение нарастало. Ответ Таборицкого звучал неубедительно и говорил о том, что он едва будет контролировать себя, охотясь за очередной дозой.

– Всё нормально, просто поздно лёг спать, а сейчас мысли разбегаются. Не переживайте, Владимир Кириллович, это просто усталость. – попытался успокоить его Сергей. За его спиной всё ещё стояли тени недавних событий, и он не мог позволить им исчезнуть слишком рано, не разобравшись во всём до конца, но в глубине души Таборицкий понимал, что чем больше он будет врать, тем сильнее будет подводить Владимира к правде, которая нависала над ним, как страшная тень. Он знал, что не может позволить себе показать слабость, и притворяться нормальным стало вопросом выживания. Однако его объяснения только усилили тревогу в отношениях партийцев, и Владимир, не веря его словам, всё больше беспокоился о том, куда может завести этот непроглядный мрак, окутывавший Таборицкого.

…

…

…

Граница между Самарским государством и Рейхскомиссариатом Московия. 27 марта 1960-го года, 04:14 по местному времени.

Поезд резко остановился. Так, что инерция от торможения пробудила почти всех пассажиров. А тех, кто не проснулся после остановки, разбудили выстрелы из-за окон.

Таборицкий с синяками под глазами, явно не от недосыпа, вышел из своего купе. Увидел он Гордеева-Амурского с прострелянной головой, а напротив его трупа было разбитое окно. Сергей, осознав опасность нахождения в прямом положении быстро лёг на пол. Из улицы послышалась песня «Белая армия, чёрный барон…». Чувствовалось, что тот, кто это пел, не обладал приятным голосом. Это было, скорее, даже не пение, а громкие вопли. Однако, Сергея волновало не это, а местонахождение царя. Было очевидно, что если на поезд напало «Красное сопротивление», то если они узнают о потомке убиенного Царя в поезде, то ни от кого живого места здесь не останется.

Полковник Энгельгардт приполз к Таборицкому, отодвинув труп Амурского и закричал:

– Господин Таборицкий, на нас напали коммунисты из северного фронта!

– Отряды Тухачевского? – спросил Сергей.

– Да. – ответил Энгельгардт.

– Где царь? – спросил Сергей.

– В своём купе. При нём Бенкендорф и Головлёвский. Вооружены до зубов. – ответил Герман.

– Чего же мы лежим тогда? Надо ползти защищать царя! – пытался перекричать Таборицкий пулемётную очередь по поезду. Сергей и Герман Энгельгардт поползли в сторону купе Владимира Кирилловича.

Пулемётные очереди прошивали вагоны, выбивая стёкла и оставляя на обшивке рваные звёзды от пуль. Таборицкий и Энгельгардт, прижимаясь к полу, ползли по коридору, усеянному осколками и гильзами. За спиной у Сергея хрипел раненый офицер, пытавшийся заткнуть рукой кровоточащую дыру в животе.