Карбышев попросил всех удалиться, оставить его одного наедине с самим собой. Казалось, что Чёрная лига, которую породил Дмитрий Михайлович после Западнорусской войны, сама стала главным врагом самого Карбышева.

На такой ноте, фактически, и закончился мой сегодняшний день. Теперь стало ясно, что подпольщики Коми бросили вызов Чёрной лиги. Я думаю, что это и станет своеобразным «фитилём» для нашего общего дела – Великого суда. По всему виду товарища Карбышева становилось понятно, что ему действительно осталось совсем немного, а работы ещё остаётся прилично… очень прилично.

…

…

…

Безумный регент

Берлин. Великий Германский Рейх. 22 марта 1960-го года, 16:02 по местному времени.

Сергея охватывал страх. Встреча с Фюрером у него была не первой, но, чтобы, вызывать без предупреждения… это было что-то новенькое. И даже сейчас он слышал стук часов у себя в голове. Часы были прямо напротив него, это ведь комната ожидания. Каждый стук часов в голове был, словно, ударом арматурой по голове. Сергей давно понял, что начинает сходить с ума после той контузии в Западнорусской войне.

Наконец, дверь в кабинет Фюрера распахнулась и от туда вышел Оберстгруппенфюрер Гейдрих. Сергей мгновенно встал с вытянутой правой рукой вверх и громко произнёс «Хайль Гитлер». Рейнхард Гейдрих, чем-то озабоченный, лишь кивнул в ответ Сергею. Когда Оберстгруппенфюрер покинул зону ожидания, Сергей сел обратно, где сидел до величественного прохода Оберстгруппенфюрера. Он прождал ещё минут пятнадцать и в каждую из этих мучительных минут он слышал звук удара часов.

Вскоре, дежурный произнёс по-немецки: «Фюрер ожидает вас, герр фон Таборицкий». Сергей молча встал и направился ко входной двери в кабинет Гитлера.

Когда Сергей медленно вошел в кабинет, вскинул руку вверх с криком «Зиг Хайль». Его охватило чувство одновременно страха и ожидания. Он опустил руку. Четкие линии стола, строгие тени на стенах, обрамляющих обои, насыщенные красным фоном и развешенные свастики – все это создавало атмосферу тяжести, словно само пространство было накачано напряжением. Адольф Гитлер сидел за своим столом и что-то писал, внимательно вглядываясь в Сергея, и его мрачный взгляд пробирал до мурашек.

«Как вы говорите ваше имя?» – произнес Гитлер с характерным акцентом, но на этот раз его голос звучал более внимательно, исследовательно. «Вы – Таборицкий… и подождите, я не ошибаюсь, ваше полное имя… Сергей фон Таборицкий правильно?».

Когда Фюрер заговорил, его голос был хриплым, словно каждый звук давался ему с трудом, как если бы он поднимал тяжелое бремя. Лицо его было бледным, с глубокими морщинами, которые, казалось, впитывали всю тяжесть его былых грехов. Глаза, некогда полные огня и уверенности, теперь запали, отражая лишь тьму и усталость. По мере разговора ему приходилось делать паузы, чтобы перевести дух, и иногда он задыхался, как если бы сама история, которую он воплотил, давила на его грудь. Таборицкий чувствовал это, и его сердце колебалось между уважением и жалостью. Перед ним стоял не просто старик; это был символ, оставшийся со своей миссией, но потерявший будущее.

Сергей почувствовал, как сердце его забилось быстрее. Он знал, что приставка «von» была привилегией немцев, а тем более, дворян – и, в данном случае, было вдвойне опасно, что его истинное происхождение вызывало такие вопросы.

«Да, мой Фюрер. Это верно», – ответил Таборицкий, стараясь сохранять спокойствие. Гитлер продолжал его изучать, прищурив глаза, как будто искал в его словах или в выражении лица хоть каплю лжи.

«Вы не семитских корней, верно?» – спросил он, щурясь. Было видно, что у старика уже терялось зрение. Это было прямое обвинение, и Сергей мог почувствовать, как замирает в нем все. Он знал, что его прошение о гражданстве на имя самого Геббельса было подано с лукавством. «Да, я… моя мать была немкой, а отец русским дворянином. Я знатного русского рода, мой Фюрер», – поспешно произнес он, стараясь звучать уверенно. Добавив про своего отца, он ускорил разговор, чтобы обрисовать его как некую приемлемую версию правды, не вызывая подозрений.