Алексей Николаевич хотел было что-то сказать, но ему не дала какая-то возня в центре зала, взорвавшаяся воплем нескольких луженых глоток: «Bonjour, Margot! Oui, vive l’amor!»[13] Он невольно посмотрел в сторону, откуда исходил истошный крик, но, ничего не разглядев, также допил свой бокал.
– Все это впечатляет, Павел Алексеевич, – негромко произнес он. – Но для чего вы мне это рассказали? Дело-то, выходит, сделано… Моя-то какая роль? Ведь для чего-то я вам нужен, коль пригласили на встречу…
Игнатьев улыбнулся:
– Нужны, Алексей Николаевич, даже очень… Я бы и рад доложить государю об исполнении его воли, да, к сожалению, не могу, не имею права… Дело в том, Алексей Николаевич, что вышеупомянутый германский дипломат в кураже выболтал еще кое-что, весьма нас насторожившее… И ведь всего одна фраза: «Погодите, и в начале января вы получите из Цюриха такой компромат на русскую кровь кайзера, что содрогнется весь мир!» Процитировал вам дословно, как было доложено…
До Листка не сразу дошел смысл сказанного графом, а когда дошел – кровь ударила в голову.
– И что означает, Павел Алексеевич, сей пассаж? – повысил он голос. – Намек на сепаратные…
– Тш…ш… – перебил его Игнатьев, приложив палец к губам. – Не так эмоционально, ротмистр…
И, склонившись над столом, в полголоса проговорил:
– Если только это не очередная «утка» германской разведки, то означать это может одно: в начале января тысяча девятьсот семнадцатого года в швейцарском Цюрихе неизвестным нам лицом или лицами – вероятнее всего, связанными с Россией – произойдет передача неких компрометирующих августейшую фамилию материалов. И нет сомнений, что принимающей стороной станет некто из подданных одной из стран Центрального союза – в любом случае работающий на Германскую империю. И так же нам неведомый…
Истомин откинулся на спинку, но продолжил говорить все так же вполголоса:
– Последние события, однако, показали, что это далеко не «утка», Алексей Николаевич… Нам стало известно, что из Дармштадтского замка – резиденции Эрнста Людвига, великого герцога Гессенского, – на пятое января семнадцатого года заказан номер в цюрихской гостинице «Eden au Lac». На чье имя – неизвестно…
– Откуда, из Дармштадта?! – перебил полковника Листок. – Из резиденции… родного брата императрицы?
Истомин многозначительно опустил и поднял веки – «да».
– Но это же означает, что все исходит из самого Дома Романовых!
Листок, выпучив глаза, уставился на графа.
Истомин ответил, не повышая голоса:
– Безусловно, все может оказаться простым совпадением, Алексей Николаевич. Но у нас нет права оставлять этот факт без внимания. И если «инкогнито» из Дармштадта все-таки окажется германским посланником, чего бы это ни стоило, мы не должны допустить его встречу с эмиссаром из России.
– Но кто – «мы»?
– «Мы» – это те, кто безгранично предан своему государю и государыне. Уверен, и вы из их числа…
Прием тонкий. Разве мог ротмистр Листок – грудью защитивший своего императора – этому возразить? И все же было что-то неприятное в том, во что его посвящали; ощущение, словно втягивали в неведомый ему заговор…
– В Ставке-то… знают? – помолчав, спросил он.
– Тот, кто знает, тот и санкционировал принятие мер, – уклончиво ответил Истомин. – Монарху же, как я уже имел честь упомянуть, пока не докладывали… Естественно, до установления истины.
– Но как вы ее установите, если не ведомо ни одно действующее лицо – ни из русских, ни из гессенцев. Да и гессенцы ли это вообще?
Граф задумчиво пригладил пальцем правый кончик усов.
– В этом, пожалуй, вся сложность, Алексей Николаевич. Возможно, все произойдет и не в цюрихском «Eden au Lac», а в любой другом месте. Это мы понимаем. Но вот близкое родство гессенского герцога с императрицей, вкупе с намеком германского дипломата на швейцарский компромат, – все это наводит на мысль, что именно цюрихская гостиница окажется наиболее вероятным местом компрометирующей встречи.