– Кто?

Женька, естественно, показал.

Злыдня тут же исполинским утёсом нависла над кроватью Андрюхи и, сверля его маленькими, густо накрашенными глазами, командирским голосом произнесла:

– Колпаков! Моё терпение лопнуло. Ты будешь наказан и наказан так, чтобы другим неповадно было! Чтобы все! – она свирепо обвела взглядом испуганных детей. – Все раз и навсегда запомнили, что во время тихого часа нужно спать. Или лежать молча! А чтобы ты хорошенько подумал над своим поступком, будешь стоять голым на подоконнике до конца тихого часа перед всей группой! Снимай трусы и иди сюда!

Не дожидаясь его реакции, она мгновенно выдернула из уютного пододеяльного царства оцепеневшего от ужаса Андрюху. Сдёрнула трусы и рывком поставила его на широкий подоконник своими толстыми и могучими руками. Поставила, как вазу, и молча вышла прочь заниматься своими делами. Половина людей из группы тут же уснули от страха или сделали вид, что спят. Остальные с ужасом и любопытством в глазах тихонько подсматривали из своих уютных сатиновых мирков за мучеником.

Андрюха повернулся к группе задом и, прикрыв причинное место ладошками, глотал слёзы. Стоять к улице лицом – тоже ничего хорошего, но сейчас там тихо и пустынно: все на работе. Повернуться к ребятам, а особенно девчонкам, никаких сил не было. Вспомнился просмотренный на днях по телевизору фильм про войну, в котором злые захватчики обливали на морозе водой нашего пленного генерала. Тот генерал хотя бы в исподнем был, а наказание Андрюхи такое унизительное, намеренное и злое, что сложно даже подобрать подходящие слова.

Накатила безбрежная жалость к себе и оцепенение. Группа за спиной молчала и настороженно сопела. Оказаться на эшафоте вместо него никому не хотелось. Потянулись медленные и тягучие, как холодный битум, минуты. Они замедлялись и замедлялись, пока не остановились совсем. Андрюхе показалось, что он падает в бездонный колодец и никогда не достигнет дна. Так и будет лететь вечность сквозь пустоту и стыд. Таким изгоем он себя не ощущал никогда. Оставалось или сдаться и расплакаться навзрыд, как Женька, признав унижение и свой прилюдный позор, или…

Сквозь пелену застилавших глаза слёз Андрюха вдруг увидел на улице серого котёнка. Тот увлечённо играл на сухом островке асфальта с солнечным зайчиком, отражавшимся от прибитой ещё зимой к дереву снежинки из фольги. Двигался котёнок плавно и грациозно, словно в танце. Одежда на котёнке отсутствовала. На Андрюхе тоже. Котёнок почти умел танцевать. А Андрюха не почти, а умел!

Солнце жарким софитом поливало маленькую деревянную сцену подоконника. Публика в зале с нетерпением ждала выступления главного танцора современности! Разочаровывать её танцор не собирался. Для настоящего танца ни музыка, ни костюм не важны, ведь настоящая музыка звучит из самых глубин вольного и храброго сердца.

Когда Андрюха повернулся от окна боком и, отстукивая пальцами ритм, виртуозно исполнил лунную походку Джексона, по спальне пронёсся восхищённый коллективный вздох. Затем был «Брэйк Дэнс» одинокого робота и много чего ещё. Одной рукой Андрюха по-прежнему прикрывался, но вторая рука оставалась совершенно свободна!

Когда Валентина Ивановна Злыдня ввалилась в спальню, импровизированный концерт под восторженное улюлюканье зрителей был в самом разгаре. Голый Андрюха плясал свободно и с душой. Летал по подоконнику слева направо и обратно, поднявшись над страхом и стыдом. При появлении воспитательницы дети замолкли, по-волчьи недоверчиво глядя на неё. Андрюха своего танца не прекратил.

– Колпаков, слезай и одевайся. Дети, все идём на полдник, – потупив глаза, коротко сказала она и ушла, но ближайшая в тот момент к ней Вика Соколова могла бы поклясться, что увидела тонкие струйки подтёкшей туши в уголках её глаз.