Ох, как же охота съязвить сейчас, а!

– Нет, а вы? – с наигранным беспокойством спрашиваю я.

Какой же абсурдный у нас диалог, а!

Алма впервые! Улыбнулась. Но её улыбка – не улыбка вовсе! Пластилиновая, ненастоящая. Не живая. Женщина покачала головой и все также, стоя ко мне спиной, принялась убирать хлам.

– Мужские особи подвержены агрессии, – произносит она все тем же отчужденным тоном. – Ты другой.

Замираю. Только бровь изогнул. Понятия не имею, как реагировать на подобное? Я больше зацепился не за саму фразу, а за скрытый подтекст. Может ли быть, что эта женщина истязала здесь других людей… мужчин?! Вполне. Слишком уверенно и спокойно ведет себя.

– Вы ожидали чего-то другого? – бледнея, спрашиваю я.

– Ты не буянишь, – отвечает она, сбрасывая инструменты в коробку: – ни разу не обозвал никого из нас, сидишь тихо, не пытаешься сбежать. Привыкаешь?

Я опешил, замер на месте. По всему телу пробежала дрожь, и стоял как манекен, не шелохнувшись.

– Нет.

– Боишься меня? – вдруг произносит она и с прищуром глядит на меня из под плеча.

– Опасаюсь, – признаюсь, глядя на неё.

Я снова потею от накала нашего диалога. Обычно мы никогда не разговаривали, а тут…

– Самцы горделивы. Не признаются в своем страхе, – кивнув произносит она, поднимаясь.

У нее весьма красноречивые изъяснения. Почему бы просто не сказать: «мужчины»? Нет, я конечно, понимаю, что выгляжу как бобик на привязи, но подобные словосочетания выбивают меня из колеи. а может она специально? Таким образом попросту насмехается надо мной?

– Следуя этой логике, предположу, что женщины не особо склонны к садизму, – парировал я ровным голосом: – Люди разные, Алма.

– Садизму? – замерев на месте спрашивает она, пялясь на меня.

Мои брови взлетели вверх от удивления. Она прикалывается? Я не могу понять из-за её тона: то ли спрашивает всерьез, то ли действительно не знает столь банальных вещей.

– Тяга к насилию, – коротко поясняю я, решив не забрасывать её терминами: – Рената – ярчайший пример… и вы.

– Почему я? – спрашивает она, заинтересованно склонив голову.

Я, почти готов, закатить глаза под самые веки, но…

– У насилия есть множество ответвлений, – произношу я со сверхчеловеческим усилием воли: – у вас иное воздействие на меня.

Мне показалось, буквально на долю секунды, что уголки её губ дернулись вверх, а зрачки закатились за веки. Но тотчас её лицо вновь вернулось в прежний пластилиновый вид.

– И какое же?

Она продолжает забрасывать меня абсурдными вопросами. Издевательство какое-то, а! Она будто ловит кайф от того, что я говорю с ней о ней!

– Психологическое, – сдавленно отвечаю я, заливаясь потом.

Алма – как змея, которая вьется на шее, но не душит. Холодная, скользкая. Мерзкая в своем пустом обличье. Бесполое создание, лишь отдаленно напоминающее человека. Я никогда… я никому в жизни не пожелаю столкнуться лицом к лицу с подобным человеком!

Она молчит и буравит меня взглядом с ног до головы. Ведя сей абсурдный диалог, я никак не мог избавиться от ощущения, что Алма ведет себя странно. Я хочу сказать, страннее чем обычно. Чего она добивается сейчас от меня? о чем может думать человек, который посадил другого цепь? Я знаю одно – она преступница, и весь этот диалог – пыль в глаза, чтобы я вновь почувствовал на себе копошащиеся призрачные личинки.

Алма толкает ногой коробку, а из одной из них выуживает гаечный ключ. Женщина выпрямляется и идет к выходу. Я опешил: она, что? Просто уходит?

– Ешь, – коротко кидает она у самой двери, а затем поднимается по лестнице.

Я едва сдерживаюсь, чтобы не закричать. Едва могу сдерживать истеричный смех, раздирающий горло. Но пока её фигура не скрылась, я даже бровью не повел – так я боялся, что она вновь вернется и потребует поднять ногу и заберет ключи.