Дергаю за ручку. Тяну сначала вперед – не поддается. Резко на себя – дверь со скрежетом распахивается, отчего я чуть ли не упал. Шумно дыша, я делаю шаг за порог и…

Время замерло для меня. Я даже сначала попросту не понял, что произошло, пока с запозданием не услышал хруст. Показалось, что скрипнули металлические зубья, но… тотчас из моего горла вырывается истошный вопль, что я сам поверить не могу, что это мой собственный надрывный голос. Я орал так сильно и громко, что уши заложило. Чувствую невыносимую боль в ноге, словно её раскусили надвое.

И только, когда я заплаканными глазами взглянул вниз, заметил, что моя щиколотка зажата между ржавыми зубьями внушительного капкана. Я ошарашенно глядел на свою неестественно перекошенную стопу, из которой хлестала кровь и не мог двинуться. Кажется, я видел собственную раздробленную кость!

– Господи боже!

Я кричал. Кричал так, что в ушах заложило! в истерике я схватился за «пасть» капкана, пытаясь собственноручно выбраться из него, но сделал лишь хуже самому себе – зубья вонзились глубже, разрывая мясо и сосуды. Вновь разразился плачем и воплем.

От боли был готов потерять сознание, а кровь хлестала из моей ноги, заливая капкан и стекая на пол. Согнувшись, хватал губами воздух, стараясь не отрубиться, а мои пальцы вцепились в зубья.

«Господи, я сейчас умру!

Помогите мне!

Пожалуйста, кто-нибудь!»

Захлебываясь собственным криком, я вскинул головой вверх и увидел..её. Безразличные черные глаза оглядывали меня.

– Для выгула ещё рано, – произносит она холодно.

Всё. Мне конец.

«Смерть каждого Человека умаляет и меня, ибо я един со всем Человечеством, а потому не спрашивай, по ком звонит колокол: он звонит по Тебе».

Джон Донн, исповедь.

«Кофе что ли себе сделать?» – подумал я, задумчиво разглядывая красную надпись «Вы погибли» на экране, – Да все-таки сделаю».

Отъезжаю назад на стуле и слышу, как ножки глухо ударяются о деревянный каркас кровати. Не обратив никакого внимания, вылезаю из образовавшегося узкого прохода между столом и стулом. Блин, ну какая же маленькая у меня комната-то, а!

Берусь за ручку и как можно тише открываю дверь, но петли издают тягучий и противный скрип, от которого я поморщился и фыркнул. Надеюсь, бабушка с матерью не проснутся от моего ночного рандеву.

Не успел я выйти в коридор, как вдруг замечаю, что в нашей смежной с кухней гостиной горит свет. Закатываю глаза и тяжело шумно вздыхаю – небось мать опять привела очередного «ложно обвиненного»? Ну, кого мне в этот раз пинком выгонять из квартиры?

«Никак вы, блять, не научитесь!» – внезапно откуда-то сверху от меня донёсся голос «Всеволода из Ривии»[1].

Надо же – так точно подмечает мои мысли!

Стоп! а что он делает в моей «трёшке» в три часа ночи сейчас? Или это соседи?

Я оглядываюсь. Хмурюсь, но не замечаю никакого Белого Волка в стенах моей квартиры. Я тихо прыснул со смеху, упрекая себя, что пятый трай[2]«Ведьмака» оказался для меня лишним.

Иду на кухню, под ногами поскрипывает паркет. в ступни впивается грязь – идти как-то совсем тяжело, будто увязаю в топях.

Выглядываю из-за угла, опираясь ладонью о вибрирующую стенку холодильника, и вдруг замираю на месте. Вместо матери я вижу бабушку, сидящую за столом. Её голова слишком низко опущена, потухшие серые глаза устремлены в её любимую красную кружку «в горошек» с какой-то странной зеленоватой жидкостью в ней. Бабушка бездумно глядит на воду, как в трансе, и помешивает её ложкой. Лицо её искажается от неприязни, и она неодобрительно качает головой. Седые волосы привычно завязаны в низкий свободные пучок, из под которого выбиваются несколько едва заметных кривоватых прядей. Почему-то сейчас бабушка кажется старее, чем есть на самом деле. Ей как в одночасье прибавили лет двадцать к её семидесяти пяти. Глубокие морщины покрывали её маленькое круглое иссохшее лицо землянистого цвета, хотя нет – это даже не морщины, а язвы!