– Штраусу значит “Да”, а мне снова “Нет”? – В который раз повторял парень.

– А я тоже, хотел жить искусством… Как верил, в свое картинное будущее.

Так что это было: проверка маленького человека дополнительным испытанием; простое, случавшееся с любым – невезение или чей-то, давно запланированный план? Об этом, человечество узнает гораздо позже. К моему огромному сожалению… А пока, серо-черно-пиджачный перегревшийся брюнет продолжал неистовствовать:

– Ведь ему – профессору вступительной комиссии, даже наряд мой не нравился. Называл “Бездарным”....Что тогда говорить про картины? – вспоминал недавний разговор несостоявшийся студент:

– Он наверное думал, что я без фантазии? Ну, раз не понимая черно-белых основ, напялил абсолютно темное? Конечно – этот цвет подчеркивает излишнюю стройность. А великий художник обязан разбираться в образах… Эх, вот если бы я выбрал противоположную – светлую сторону цветовой гаммы; то никакого неестественного вида бы не имел. Со светлым, меня бы точно приняли…. Что же делать??

И поразительно быстро нашелся ответ: Главное: не возвращайся назад – в тот чертов приют на “Мельдерманнштрассе”.

– Я просто не переживу еще одну ночь в комнате, где ночует триста тел… О, как же ненавижу этих самодовольных профессоров. Ведь многие из них даже не немцы, а немецкие евреи. А еще, указывают мне на несостоятельность. Значит – они ненавидят(!) нас, – так, за нежеланием признать истину – отсутствие таланта; непринятый в Академию объяснил произошедшее. И эта надуманная причина, начинала все больше нравиться. Так что, худющий решил: – Я докажу черномазым, как смертельно они ошиблись. Когда-нибудь, обязательно покажу!

А между тем, заканчивалось первое десятилетие двадцатого века: Европа развивалась. И к привычности австрийских улиц – немалому количеству пеших и в старомодных теперь гужевых повозках граждан; добавлялись врывавшиеся в привычный быт – пока новомодно-одинокие, но зато самодвижущиеся экипажи: дымящие авто. Застыв памятником – пока новорожденное детище технического прогресса разворачивалось на перекрестке двух мостовых, он чуть было не оглох от выстрелов его выхлопной системы.

– Прямо как на войне, – подумал парень, отгоняя от себя окутывающее прилипчивое облако; что норовило поселиться в легких. Но откашлявшись, заметил: А оказывается, я стою напротив Михайловского корпуса Императорского дворца Габсбургов “Хофбур”.

– Вот жизнь былараньше … никто не перечил, а только потакали, – представляя себе быт прежних хозяев дворца – беседуя, рядом остановились две девицы в армейской форме.

– Точно. Ничего не запрещалось, а если что: голову гильотиной…, – и обе барышни, показав – как ему увиделось: свои скошенные на сторону лица, громко рассмеялись. Видимо важным для них было и то, чтобы именно он обратил внимание. И тонкий человек заметил, слыша теперь трубный – а не их “не бас”:

– А тебе указывают всякие. Убить за такое…

– Точно, – зашептал стройный своим дисконтирующим тенорком: – Если бы только была возможность. Все бы сделал и спасибо сказал.

Вот сразу, будто этого ждало проведение: какой-то чумазый и кудряво-волосатый мальчишка-выскочка, появившись словно из-под земли – а по факту, из-за широченной спины очередного многочисленного прохожего; в общем, этот невысокий и прихрамывающий, умудрился так точно и пресильно ударить своим – будто железным бортом, более слабое и физически недоразвитое плечо несостоявшегося художника; что он страстно завыл. А другой, естественно не заметил – при существенной разнице контактирующих; чаще проигрывает меньший. Вот и ударивший не стал останавливаться, а также по-ребячески – проворно вбежал в этот самый дворец; что потиравшему ушибленное место чудилось: учувствуй тот в олимпиаде по бегу, обязательно установит новый порядок – вернее