И вдруг все кончилось – нахлынула упругая, подводная тишина и перед собой Вова увидел сложенное из колышущихся буковок лицо: самое обычное русское лицо, курносое, с выраженными скулами, аккуратно подстриженными усами и короткой бородкой.

– Сергей Геннадьевич? – беззвучно шевельнул онемевшим, чужим ртом Вова.

– Да, – ответил Нечаев.

Пейзаж напоминал картины Де Кирико: темно-синее небо с распухшим, ватным облаком сверху, двор в черно-красных кирпичных стенах, круглая башня, торчащая из-за стены. И все это – за бледно-желтыми прутьями решетки и отсекателя. Труднее всего в тюрьме было на прогулке. И когда приносили передачу или письмо. Бередило, раздвигало края раны, прерывало привычное забытье, напоминало об огромном прекрасном мире за стенами. Морозов, сидя в одиночке, говорят, утешал себя: «Я сижу не в тюрьме, я сижу во вселенной». Вова в таких построениях смысла не видел. День шел за днем, продление за продлением, а в перерывах ничего не происходило – ни следователь к нему не приходил, ни адвокат, и непонятно было, что там происходит с его делом и осталось ли еще какое-нибудь дело вообще, или его позабыли, потеряли и держат просто потому, что не отпускать же. И приходил Нечаев, то складываясь из букв раскрытой книги, то вдруг проявляясь в складках одеяла, то соткавшись мгновенно в узоре теней и трещин на штукарке…А то и просто голос – твердый, приятный, со сладким холодком в глубине. Увещевал, смеялся, предлагал невозможное…Вова верил. Если бы не верил – согласился бы, а так…Что-то еще Сергей Геннадьевич потребует за освобождение? Да и дальше как? Ну, убежишь. Не девятнадцатый век, поймают.

– Ну как, не надумали, ВладимирАлексеевич?

– Нет. А вы, Сергей Геннадьевич, так и не ответили. Что вы здесь делаете? Сидели вы в равелине, там же и скончались.

Нечаев улыбнулся, – Дух витает, где хочет…Слышали небось такое изречение? А вообще-то, вам не все равно? Я здесь и готов помочь, это главное. А что до остального…Мне нет никакой охоты опровергать те нелепости, что насочиняли о посмертной жизни трусы, – он помолчал, – Я здесь.

Башня, широкий двор, дым, столбом поднимающийся в темное небо. Вова отвернулся. Дима читал «Коронацию» – из Акунинской серии о приключениях Фандорина, сыщика-джентльмена, Абу крутил четки, Женя готовил.

Из-за двери доносились крики – сегодня собирали большой этап, разгружали Кресты перед приездом комиссии из Европы. Бегал Сеня, бывший нацист и террорист, а теперь первый друг оперчасти.

– Давлетбаев?

– Магомет Сулумбекович!

– Завтра в Горелово!

– Коссинский!

– Евгений Олегович!

– Завтра в Горелово!

– Пужин?

– Иван Николаич!

– Завтра в Горелово!

– Вот бы тебя, Женя, в Горелово, – не отрываясь от книги, сказал Дима, – Там бы тебя живо побрили.

У Жени были длинные волосы, а Абу еще заставил его отращивать бороду.

– И хорошо, если только голову, – добавил Вова. Дима рассмеялся, Женя делал вид, что ему все равно.

– Ты что молчишь, придурок? – спросил Абу, – Тебе такое говорят, а ты молчишь.

Женя пошевелил губами, издал пару невнятных звуков. Он сосредоточенно помешивал кипятильником густое варево в пластиковом ведерке.

– Ты понимаешь, что они имеют в виду?

– Да…

– Тогда чего ты молчишь? Или тебе это нравится все? Я смотрю, с тобой и правда что-то не то, – он на мгновенье отвернулся от Жени и весело подмигнул Вове.

– Но это же шутки…

– Какие шутки? Здесь нет шуток, запомни уже. Не возражаешь, значит – согласен. Все, можно ебать.

Женя молчал.

– Да не молчи ты, понял?

– Я понял, просто я готовлю.

– Ладно, парни, хватит, – примирительно сказал Вова, – Для нас же человек готовит.