– А надо его подучить, – ответил Дима, – Не дай бог, и правда в Горелово поедет. Такой вот, как сейчас.

– Это пиздец, – засмеялся Абу.

Вова пожал плечами и отвернулся к окну. Черные трещинки на желтых прутьях решетки…Ус, кусок уха, нос…

– Так как же, Владимир Алексеич?

Вова опустился на шконку. Сколько можно? Как все надоело, и камера эта, и рожи эти, и этот вот, со своим побегом.

Сегодня Вову возили на суд. Очередные два месяца. Иного он и не ждал, но все равно не весело.

– И куда ты меня увезешь?

– В Крайск.

– Где это? И почему ты предлагаешь побег именно мне?

– Крайск – город в Сибири. Золото, пушнина, пьянство, разврат, огромные суммы у случайных – темных и неизвестных – людей, грабежей за год больше, чем в Москве и Петербурге вместе взятых. Хорошее поле для революционной работы. Что же до Вас…А почему Вы, собственно, решили, что я предлагал побег только Вам?

– Кому же еще?

– Например, одной барышне. Она сочла меня плодом своего воображения. Решила, что жандармы подмешивают ей в пищу дурман, – он покачал головой, только на мгновенье этого движения и возникнув в сеточке паутины в углу.

– Ясно, – ответил Вова и отвернулся, доставая из-под подушки книгу. Хватит, хватит, я слишком устал.

Звонок, проверка, сырой, холодный воздух на прогулке, душ раз в неделю, щи из нечищеной свеклы и рыбный суп «могила»…Дерево за стеной облетело. Потом на голых ветвях наросли шапки снега. Потом снег сошел и снова зарядили дожди. И новые почки проклюнулись на дереве. Продление, продление, продление. Объяснительные – «налаживал межкамерную связь» – обыски, проверки, прогулки. Продление, продление, продление.

Нечаев приходил теперь редко и почти не говорил, просто маячил на периферии зрения, на краю взгляда, улыбаясь и карикатурно покачивая головой. Вова делал вид, что не замечает его. Болело сердце.

Прогулка, проверка, передача, конь с малявой, проверка, прогулка, обыск, суд с очередным продлением.

Весна кончилась, огромная страна горела черно-желтым остроязыким пламенем лесных пожаров, города задыхались в густом чаду, и в разгар жаркого лета темно было от дыма, будто началось бесконечное солнечное затмение. По радио передавали какие-то дикие новости: о партизанах, воюющих в Приморье, о умирающих детях, о том, почему заливают бетоном могилы кремлевских бонз…Впрочем, каждый выпуск завершался неизменной оптимистической мелочью – то президент сироту поцелует, то премьер-министр с медвежонком сфотографируется.

А в соседней камере умер от жары один старик и теперь им разрешили открывать кормушки. Тюрьма наполнилась непрерывным крикливым многоголосьем.

Вова задыхался, не мог встать, метался, путаясь в сыром белье и даже матрас у него был насквозь мокрый от пота.

– Владимир Алексеич, поедемте? В Крайске сейчас зима.

– Какая зима? Все врешь, мучаешь меня.

– А хоть бы и лето? Все равно там лучше, согласитесь. И прохладней – Сибирь! И ходите, где хотите. Купаться, опять же – река чистейшая, тайга кругом. Квартиру вам найдем какую-нибудь на первое время. Поедемте, право слово!

– Еду, еду. Только отвали, – Вова отвернулся к стене и закрыл глаза. Влажная, горячая подушка липла к щеке.

Проснувшись, он долго оглядывал незнакомую комнату. Выцветшие желтые обои, непокрытый деревянный стол у окна (стекло все в многолетней пыли), рассохшаяся дверь, а на двери – потемневший портрет какого-то бородача. Сам Вова лежал на кровати с непривычно высокими сплошными спинками и был накрыт толстым разноцветным лоскутным одеялом. Жарко почему-то не было. Вова встал, прошелся зачем-то от стены к стене. Пол был холодный и грязный.