Сел на кровать, укутался в неизвестное цветастое одеяло. Его бил озноб.

Он ничего не понимал, да и не хотел сейчас понимать. Посидел, тупо поглядел в стену и в конце концов решил просто лечь спать.

– Вставайте! Ну, совсем от вас не ожидал. Вставайте же! – Вова увидел над собой белое усатое лицо. Нечаев тряс его за плечо – сильно, так что голова металась из стороны в сторону. Он видел, что Вова проснулся, но все равно продолжал трясти и увещевать.

– Все, все…Да перестаньте, я уже проснулся!

– Ну, слава богу. Сейчас я вам покажу квартиру, а дальше уж обживайтесь сами. Спешу.

– Подождите. Я не соглашался на побег, почему вы меня увезли?

– Вы согласились, – напускная веселая суетливость исчезла, Нечаев смотрел насмешливо и жестко. Вове стало страшно – это был уже не призрак, в которого можно и не верить. Это был живой человек с белой, как сметана, кожей, аккуратными усами и серыми, равнодушными глазами. Сергей Геннадьевич Нечаев. «Вот я и попался, – подумал Вова, – Вот и все».

– Да не беспокойтесь вы. Вот, я вам принес одежду. Одевайтесь, я покажу вам квартиру, – повторил он и протянул Вове сверток.

Темно-серые брюки, белая рубашка и толстый фланелевый халат – «шлафрок» мелькнуло позабытое словечко. Вова торопливо оделся – все сидело не то чтобы неудобно, но непривычно, все линии и изгибы скроены были иначе.

– Держите, – Нечаев сунул ему пару каких-то узорчатых домашних туфель. Один был когда-то прожжен.

– Ну, прекрасно. Что вы, как ребенок, в самом деле? Я думал – серьезный товарищ, настоящий революционер. Идемте, – и, ухватив Вову за локоть, он повлек его к дверям.

– Подождите! – Вову кольнуло страшное подозрение, – Какой сейчас год? К себе вы, что ли, меня затащили?

– Нет, нет. Да идемте же, я спешу, – не глядя, отвечал Нечаев и почти потащил Вову к дверям.

Вышли в небольшую квадратную комнатку. Здесь была еще одна дверь – правда, забитая серыми досками – и лесенка, убегающая вниз, в темноту. Под низким потолком на крюке висела керосиновая лампа – оранжевый, живой свет.

Нечаев снял ее с крюка и пошел вниз.

– Я Вас тут во флигеле подселил. Сам дом – выйдем, увидите – давно заброшен, и уже лет тридцать как отошел казне – ну и стоит запертый, ветшает потихоньку. Настоящее дворянское гнездо раньше было – а потом выкупил купчина, миллионщик один. Он и пристроил сей нелепый флигелек – весь дом в саду, а вот выпер на улицу, окнами на кабак, – он неприятно рассмеялся, – Ну, сами увидите. Сад хорош, правда, не сейчас. А вот в дом лучше не лезьте – поди, прогнило все, не ровен час…

Они спустились в узкий коридор, с одной стороны которого тянулся ряд маленьких тюремных окошек, а с другой – заколоченных дверей. Вова увидел сваленные в углу рассохшиеся серые доски и сразу подумал, что лесенка тоже, наверное, совсем недавно была заколочена. «Во что я вляпался?» – с тоской и страхом подумал он.

Они шли по коридору: Нечаев впереди, держа лампу над головой, Вова сзади, поглядывая в окна. Сугробы, тонкие черные стволы, хмурое серое небо. Зима. Господи, кошмар какой-то! Не хочу, не может быть этого!

– Здесь вот у нас – у вас, верней сказать, кухонька, так же и прихожая и даже гостиная в некоторых случаях, – он снова выдал скрипучий смешок.

Печь, длинный, вдоль всей стены, стол с разнообразной утварью, огромная бочка, лавка и два железных ведра на ней. На стене висела гитара, в углу – черный, почти неразличимый образок. Окон не было, дальний угол отгорожен серой занавеской.

– Здесь одна старуха живет, Марфа. Еще от Ольницких осталась. Она вас Евгением Васильевичем величать будет – так вы не возражайте. Во-первых, до истерики доведете, во-вторых, она вам только тогда служить будет, если будет вас за Ольницкого держать. А Ольницкий для нее только один остался.