это больно, знаю, я вижу, насколько тебе непросто.

но я выдержу, вынесу, разогнусь, есть же смысл.

ты прости меня только, прости, прости,

что я так провалилась в мысли,

только ты мне сумеешь помочь, только ты меня сможешь спасти.

я тебя не запомню. если бы захотела – да,

врезались черты твои в память бы на столетья.

но я не горю желанием – вот беда.

ты останешься маркой почтовою на конверте,

ты останешься лиловостью простыней,

нежностью котёнка домашнего, что с руки

ест без страха. ты останешься грохотами во мне,

ты останешься темнотой, где не видать ни зги.

ну не запомню, осталось же несколько фотографий,

где мы стоим, смешные, щуримся через очки,

ты в моем сердце – граффити или график,

ты во мне все растерзал в клочки.

понеслась, как дура, по закоулкам,

дурочка с переулочка, слышал, так говорят?

я – эта дура, я балерина из заводной шкатулки,

танцую тебе в сто тысячный раз подряд.

потому что хочу, чтобы ты запомнил, запомнил.

чтобы не смог ни профиль забыть, ни анфас.

потому что хотела бы, чтобы в мире кроме

нас ничего не осталось бы. кроме нас.

спи, бомжоночек, на полу,

здесь тебя не тронут.

примостись на картонке своей в углу

из Бургер Кинга надень корону.

пусть торопятся мимо, отводят взгляд.

ты же лучше этой бездушной массы.

у тебя внутри – бриллиант в миллион карат,

у них там – пластик,

запах денег и скрип колёс,

посреди белоснежных дворцов и рынков.

сам себе господин и босс,

сам себе враг в каждом из поединков.

спи, бомжоночек, на полу,

не пугайся собственной тени.

в этой жизни лучшие вымазаны в золу,

обездолены и растеряны.

все пройдёт, все меняется, как Саломон

завещал, выгравировал на своём кольце.

ничто не вечно – таков закон,

выбитый при рождении у каждого на лице.

зеркало или зерцало, души светило.

отражение в мутной зелени, розовеет

от ракушек берег. меня мутило,

как мы связаны со всей жизнедеятельностью

всего, что в природе, всего, что природой

создано, выложено на ладошке, будто в музее —

для нас, смущенных, занятых переводом

в долгосрочную память того, на что мы теперь глазеем.

отрешённость от человечьего, от знакомых,

от огромного мирового сообщества.

мы подобны безвольным глупеньким насекомым,

в осознании собственного одиночества.

только мы. два путника, два другдружьих спутника,

две души, развивающиеся синхронно.

на Оманских пляжах железным прутиком

выведем имена свои – их не тронут.

пусть не след в истории – на песке

надписи останутся, как пометки —

магия такая не творилась ещё ни с кем.

дышим тихо и любим крепко.

чувствовать себя одинаково в доме и в комнатушке

в коммунальной квартире, два на четыре метра,

пространство соткано из шума в ушах и фетра,

из фургонов на полке, кактусов, старой игрушки.

пронизано призраками, сожалениями, рокотом,

рокотом моря или самолетной турбины,

у которых мы так сильно друг друга любили,

и обижали, незрелые, но верящие, что опытны.

у которых мы пожимали руки, расходились,

делали вид, что это далось даже слишком просто.

забывали наигранно весело, как подростки.

а после пили, блевали, в стены с разбега бились.

были два берега, два разнонаправленных поезда.

тихо роняли: «давай, я буду тебе писать, береги…»

и думали: мы же теперь враги,

думали: теперь уже точно – поздно.

а я никогда и не знала, что левкои так пахнут!

я никогда не знала, что кончается все внезапно.

я забыла, как может ранить

расставание.

мне давно не было никакого дела до запахов,

затерянная в мире книг своих, страданий и ссор одинаковых,

я забыла о том, что существует большее —

площади,

города, другие люди, другие мнения и эпитеты,

мы были выжаты, как пиво дешевое выпиты.