10 глава Виктор Муравьёв

Парк был пуст, как голова у комика, забывшего шутку в прямом эфире. Время стояло на границе между поздним вечером и тем, что называют "не той ночью".

Трое подростков стояли у костра. Один держал в руках листок с текстом, второй – телефон на штативе, третий – бутылку виски, из которой уже прилично ушло "на жертву". Сначала они шутили. Теперь делали вид, что это всерьёз.

На земле, кое-как процарапанной в сухой листве, лежал круг. В нём – символы, списанные с картинки, где было написано: "Сильнейший вызов демона. 100% работает". Они не знали, что значит ни один из символов. Да и не интересовались.

Костёр потрескивал. Виски в бутылке плескался. Кто-то прочитал первую строчку на ломаном латинском.

– In nomine diaboli, veni ad nos…

Это прозвучало так, будто официант попросил дьявола подать счёт.

Они молчали. Потом раздался хруст. Не громкий, но в тишине – почти выстрел. Кто-то задел ветку. Что-то хлюпнуло. И из темноты вышел он.

Мужчина. Лет сорока с лишним, неопрятный, слегка сутулый, с лицом, на котором усталость сидела так, будто прописана там по договору. Он застёгивал ширинку и недовольно бормотал.

– …блядь, ну кто кусты посреди парка ставит, а? Куда не зайди – везде, сука, крапива…

Он вышел прямо в центр круга, не глядя под ноги. Подростки онемели.

Фигура выросла из темноты внезапно, как будто пришла по зову. Свет костра отразился на лице, делая его похожим на маску. Мужик остановился, осмотрелся, чуть пошатнулся, и в этот момент один из подростков отшатнулся назад, задевая бутылку.

Виски выплеснулся, потёк по линиям, заполняя канавки. Костёр мигнул. Пламя потянулось, медленно, как будто прислушиваясь. И вдруг, почти неестественно, огонь побежал по символам.

Вспыхнуло сразу. Вокруг мужчины вспыхнул замкнутый огненный круг. Символы загорелись, как будто кто-то щёлкнул спичкой внутри книги заклинаний.

Подростки заорали.

– Это что было?!

– Он в круге, блядь, ты видел?!

– Это сработало?! Оно же не должно было!!!

– Да вы охуели, что ли?! – заорал мужик, отпрыгивая. – Чуть хуй не спалили, демоновы тиктокеры! У меня там, блядь, ещё две функции не сгоревшие!

Огонь догорал, но никто не ждал конца шоу. Подростки кинулись в разные стороны – один в кусты, другой на тропинку, третий уронил камеру и просто побежал в темноту.

Мужик остался стоять в круге, хлопая себя по штанам, пытаясь сбить огонь, которого уже не было. Смотрел на землю, на круг, потом на тьму.

– Нормально. – выдохнул он. – Поссать вышел. А тут, блядь, Армагеддон.

Он вышел из круга, встряхнул ногой землю, рукавом вытер лоб. Побрёл в сторону остановки. Дышал глубоко, как человек, который очень хочет верить, что ему это приснилось.

Навстречу шла женщина – пожилая, в тёмной куртке и с жёстким взглядом. Увидела его, замерла, перекрестилась, отвернулась и зашагала прочь, не сказав ни слова.

– Во, блядь. Привет, православие.

Он дошёл до остановки, посмотрел на расписание, которого там не было, и тихо сказал:

– Была страна, были люди… А теперь – все ёбнулись. И, по ходу, я первый.

Сзади – визг шин. Удар. Тишина.

Он обернулся. На дороге – один из тех подростков, лежит. Машина остановилась. Водитель вышел, держась за голову.

И тогда он увидел – рядом, в траве, лежала камера. Маленький красный огонёк всё ещё мигал.

– Ага… – сказал он, глядя в темноту. – Пишем, значит. Ну давай, пишем… Всё, как положено.

Он махнул рукой, как будто отгонял комара, а не последствия возможного сатанинского вызова.

– Потерянное поколение… Пидорасы с камерами, – пробормотал он, сунув руки в карманы. – В моё время максимум "вызывали" пиво из холодильника, а не чертей из кустов.

Парк остался позади. В городе было тихо. Слишком. Даже для этой поры. Воздух казался вязким, как суп из автомата, а фонари мигали без ритма, как будто забыли, зачем вообще светят.

Подъезд встретил его запахом мочи и старого пола. На стене кто-то написал “Здесь был Бог”, и кто-то ниже добавил “но сбежал”. Лампы не было. Лифт, как всегда, стоял мёртвым. Валентин не торопился. Пятый этаж – это не подвиг, а ежедневное проклятие. Он знал каждый скрип ступеней и каждый ржавый гвоздь, торчащий в перилах.

Ключ вошёл в замочную скважину с третьего раза. Щелчок, тишина. Квартира встретила его привычной полутьмой и усталым, застоявшимся воздухом, в котором пахло старым табаком, пылью и чьим-то отсутствием.

Холодильник дрожал в углу кухни, как будто боялся, что его снова откроют. Он потянулся, открыл дверь – свет лампочки вспыхнул с задержкой. На полке лежало пол-курицы, разлитая селёдка и чикушка "Петровича", которой оставалось жить минуты три.

Он взял бутылку, прошёл в коридор. Половицы скрипели не просто под ногами – они, казалось, комментировали каждый шаг. Где-то в глубине квартиры тикали часы. Монотонно. Чётко. Как будто им было плевать, что в этом доме время давно стало условным.

И тут он услышал голос.

Глухой. Как будто из-под воды. Как будто кто-то шепнул ему в ухо, но при этом стоял этажом ниже.

– Эй…

Он остановился. Мгновение – полное тишины. Потом обернулся. За спиной – пустой коридор, с дверью в ванную и стеной, на которой висело зеркало, давно потерявшее интерес к отражению.

Никого.

Он прислушался. Пауза затянулась. Потом тряхнул головой.

– Не-не-не, Валёк. Это уже не по хмелю, это ты кукухой дышать начал. – пробормотал он, и направился в комнату.

Там, как и всегда, телевизор включался сам. Без звука. Старые новости, старые лица. Он не помнил, зачем это начал – просто так привычнее. Картинка на экране давала ощущение, что в доме кто-то есть.

Он плюхнулся в диван, глубоко, тяжело. Потянулся за бутылкой, открутил крышку. Посмотрел на часы.

04:02.

На стене – фотография отца. Военный китель, аккуратные усы, строгий взгляд. Он поднял бутылку, чуть склонил голову.

– Вот такая хуйня, Валёк. А ты ж говорил – “никакой мистики, сынок, всё из головы”. Ну вот теперь у тебя, батя, есть повод сказать “я ж предупреждал”.

Он отпил прямо из горлышка. Сделал паузу. Потом поднялся и пошёл в туалет. На полпути – остановился.

Глаза на фото, которые раньше просто смотрели вперёд, теперь будто смотрели на него.

Он остановился, посмотрел в ответ. Долго.

– Ну давай, следи. Только не в туалет, окей? Мы ж всё-таки семья.

И пошёл дальше, не удивляясь.

Он клюнул носом где-то между четвёртым и пятым часом. Пустая бутылка стояла у ноги, пепельница – на животе, как щит одинокого рыцаря. За окном начинался медленный рассвет, где свет не столько светит, сколько извиняется за своё существование.

Сон был неглубоким, зыбким. В нём кто-то что-то говорил, что-то двигалось, но всё было как под водой.

И вдруг – касание. Лёгкое, но уверенное. На плечо. Как будто кто-то хотел сказать: "Ты не один".

Он дёрнулся, как от укола. Телевизор – будто сговорился с тем, кто тронул его плечо – взревел во всю громкость.

На экране – советский фильм, с облупленной плёнкой и застывшими лицами.

– Алло, Галочка? Ты сейчас умрёшь! Потрясающая новость! Якин…

Валентин поморщился, хлопнул ладонью по столику.

– Блядь… ну ты даёшь стране угля. Мелкого, но дохуя.

Он метнулся за пультом, нащупал воздух, глянул на стол – пульт лежал. Неподвижный, спокойный, точно знал, что его не трогали.

Но телевизор всё равно орал.

– Сука, ты что, на голосовом теперь? – пробормотал он.

Тут же, как из пушки – голос с той стороны стены:

– Ты, мразь, совсем охуел?! Полпятого! Я, блядь, работаю! Это чё, кинотеатр у тебя?!

Валентин подошёл к двери, дёрнул за ручку, распахнул:

– Да пошёл ты нахуй, герой труда! Какие полчаса, ты чё несёшь? Я на пульт жопой сел, понял?! Оно само! Уже выключил, не визжи, как зэк без чая!

– Я запомню! Это не конец!

– Я, блядь, с девяносто восьмого – один сплошной конец! Запиши, нахуй, в дневник!

Он хлопнул дверью, как ударил бы по воображаемой морде. Вернулся. Молча сел. Сделал глоток. Посмотрел – пульт на месте.

На столе.

Ровно. Точно. Спокойно. Не тронут.

– Обосраться… Жуть какая.

Он провёл по лицу ладонью, выдохнул сквозь зубы.

– Слышь, полтергей… Я тебе сразу скажу: за такую хуйню – я и въебать могу. Без разговоров.

И тут, с кухни – грохот. Глухой. Тяжёлый. Как будто упала кастрюля. Или не кастрюля. Что-то большее.

Он остался сидеть. Вслушивался. Тишина.

Выдохнул. Усмехнулся. Наклонился к бутылке.

– Ну всё. Сейчас я точно туда не пойду… Ёбаный пиздец.

Он поднялся, выругался в сторону кухни, и пошёл – не потому что хотел, а потому что надо. Грохот был, и это значило: либо крыса с дипломом, либо кастрюля решила сбежать.

Коридор встретил его прохладой. Лампочка на кухне уже горела. Дверь была открыта.

Он шагнул за порог – и остановился.

У раковины стоял кто-то. Видно было со спины. Плечи, шевеление рук, движение. Вода текла. Лилась – тёплая, ровная. Звякала посуда. Кто-то мыл тарелки.

Свет падал на вымытый кафель. Запах – лёгкий, мыльный. Тихо шипела вода.

Валентин на автомате сказал:

– Здрасьте.

И прошёл к чайнику.

Взял в руку, начал наполнять. На секунду даже подумал, что забыл, кого пригласил.

И тут – резко обернулся.

Никого.

Раковина – пуста. Вода – не течёт. Посуда – сухая. Даже губка – лежит сбоку, жёлтая, как новая. Кран блестит, будто его натирали.

Он остался стоять. Не двигался. Только моргал. Не дышал.

Ни пара. Ни шума. Ни следов. Просто тишина, как будто ничего и не было.