– Писать в общественном месте – административка. – сказал старший. – Проходите, оформим. Десять минут.

– Ну если вам от этого легче станет – берите. Только бумагу свою не забудьте, вдруг захочу расписаться с теплотой.

Камера была не столько холодной, сколько равнодушной.

Металлические лавки, облезшая краска, запах дешёвого моющего и времени.

Пашка сидел, обняв колени, как ребёнок в позе "я вообще-то не пью, меня жизнь заставила". Димон дышал в стену. Валентин развалился на лавке, глядя в потолок.

– Ну, блядь, свобода слова, – сказал он, не поднимая головы. – Вот нассал – и уже угроза конституционному строю.

– Заткнись, – буркнул кто-то за стенкой.

– Спасибо за конструктив, – отозвался Валёк. – Приятно, когда с тобой спорит голос из стены. Чувствуешь себя шизофреником, но в компании.

Пауза затянулась. Воздух в камере висел, как плохой приговор.

Пашка храпнул, Димон тихо икнул.

Снаружи хлопнула дверь. Сначала шаги – быстрая речь, потом скрип ключа. Открыли камеру. Внутрь не заглянули – мимо повели задержанного. Мужчина, лет сорока. Серый, мнутый, с пустыми глазами. Рядом – лейтенант. Не молодой, не старый. Из тех, кто говорит мало, а видит много.

Валентин поднял глаза, взглянул на проходящего – и, как будто между прочим, сказал в пространство:

– Вот такие и рубят, как правило. Ножичком, аккуратно. Своих. Потом в диван ножик и пихают. Типа спрятали. А он там живёт. С кровью и памятью.

Лейтенант обернулся. Не полностью – только голова, только глаза.

Мужчину увели дальше. Камера захлопнулась.

– Чё ты, блядь, несёшь? – тихо сказал Димон.

– Да ни чё. Просто сказал. Мысли вслух. Я ж не виноват, что у меня радио без фильтра.

– Хуйню ты мелешь, как всегда.

Валентин снова лёг. Закрыл глаза.

Минут через двадцать снова – шаги. На этот раз целенаправленно. Ключ в замке.

– Романович. На выход.

– Ну, ёб твою…

Лампа на потолке не светила – давила. Комната из дешёвого пластика, стол, два стула. На одном – Валентин, на другом – тот самый лейтенант. Смотрел молча. Не писал, не шуршал бумагами. Просто смотрел.

– Это была шутка? – спросил наконец.

– Я вообще по жизни стендап, товарищ начальник.

– Мы проверили. Обыскали квартиру того, кого ты видел. Нож – в диване. С кровью. Девочка – его дочь. В больнице. Он – молчит.

Пауза.

– Откуда ты знал?

Валентин провёл рукой по лицу. Не испугался. Но будто что-то село на плечи.

– Я не знал. Просто сказал. Под настроение. Лицо у него было… ну, как у тени с ножом. Я не гадал, я просто… сказал.

Лейтенант откинулся в кресле. Задумался.

Потом встал. Подошёл к двери. Не обернулся.

– Это была шутка?

– Я вообще по жизни шучу. Иногда получается даже до смеха. А тут… слово за слово. Мимо вели чувака, я глянул и ляпнул. Всё.

– Ага. Только нож нашли. Там же, где ты сказал. И кровь на нём – как ты сказал. И девочка в больнице – как ты не сказал. Но теперь мы знаем.

Лейтенант выдохнул. Вошёл второй – с папкой. Открыл, не глядя.

– По времени ты мог быть на месте. Район – совпадает. Камеры рядом не было. Алкоголь – алиби, но слабое. Свидетели – два таких же, как ты. У тебя, Валентин Романович, проблемы.

Валентин помолчал. Руки положил на стол. Не прятал, но и не напрягался.

– То есть теперь, если кто-то пёрнет в маршрутке, а я скажу «воняет» – меня в отравление посадят?

– Перестань играть. Совпадений не бывает. Либо ты был в том доме. Либо с ним знаком. Либо знал, что там было. Откуда?

– Оттуда же, откуда вы узнали, что в этой стране можно на 3 200 в месяц прожить. Нигде. Просто… язык сказал. Бывает.

Лейтенант уже не сидел. Ходил по комнате, руки за спиной.

– Ты знаешь, что если следователь решит – можно открыть дело? По соучастию. По предварительному сговору. По подстрекательству.