Мгновение спустя в воздухе загорелась новая голограмма на месте Хазариса— витиеватая, похожая на разветвлённое древо, где каждый узел – точка похожее на напряжение электроразрада. Поверх возник надпись:

МОДУЛЬ: ДВОЙСТВЕННОСТЬ – АКТИВИРОВАН.

– Что это ещё за… – начал Никита. Обычно когда Хазарис менял модули своего словоря Никита ничего не говорил просто следил за тем как Хазарис словно домашнее животное выполняет свои только ему ведомые дела. Но сейчас спросил.

– Модуль конфликтологии, – ровно произнёс Хазарис. – Подключён в рамках маршрута через зону старого раздела. Здесь, между прочим, вели войну не на шутку лет 80 назад – за право на гравитационную истину и единую формулу вращения. Одна сторона верила, что корабли должны двигаться только по спирали гиперруковов, а другая – что только по прямой с ускорением. Культ Спирали против Хода Прямого.

– Это как спор: наливать чай до сахара или после?

– Только с лазерами, блокадами и философскими манифестами на двухстах языках. Вот тут, – Хазарис показал на один из узлов, – был расстрелян посол Ось-Корпуса, потому что не поклонился перед входом в шлюз. У местных это считалось святотатством.

Никита молча смотрел на заброшенный порт. В его тени было что-то мёртвое, но не забытое. Как будто само пространство помнило, как тут кричали, спорили, умирали… и не пришли к выводу.

– И мы тут зачем?

– Ты ошибся координатами. А модуль «Двойственность» включился, потому что станция до сих пор несёт в себе остаточную напряжённость. Здесь многое осталось. Конфликты, память, голоса. Иногда я их слышу. Они не ушли. Просто утихли.

– Красиво говоришь. Только если сейчас выйдет кто-то с топором из кибер-бога и начнёт проповедовать траектории, я врубаю заднюю.

Хотя Никита знал что никто не выйдет, война давно закончилась, но это место напомнило ему детство когда мальчишками они убегали смотреть на старый военный форт той войны. Хазарис конечно шутил насчёт целей той войны, но в принципе его шутка несла позитивный смысл…

Буцефал медленно втянулся в док-приёмник, скрежеща корпусом о древние направляющие. Всё вокруг было тихо, как внутри выключенного воспоминания.

Никита взял фонарь, нажал на разблокировку шлюза и сказал:

– Ну что, друг. Похоже, у дороги снова был свой план. Пойдём разберёмся, что он нам подбросил. -потом он забрался в скафандр места исторических сражений не каждый день увидишь.

Станция висела в пустоте, как забытый якорь в глубинах чёрного моря. Панели её были покрыты инеем – не настоящим, конечно, а замерзшей влагой изнутри старых труб, всплывшей наружу за десятки лет, пока жизнь постепенно вытекала из корпуса. Лёд тянулся по поверхностям, будто мхи по развалинам. Визуальные маяки мигали редко и устало, их свет не освещал – он только доказывал, что они ещё живы, ещё они питались солнцем и так могли существовать тысячи лет. Немного. Совсем чуть-чуть если сравнить длину жизни планет.

Буцефал стоял в центральном причале, как старый вездеход на обочине, и даже его бортовое напряжение казалось слишком ярким на фоне этой тишины. Тут не было людей. Не было движения. Не было даже ветра – ведь в космосе не бывает ветра. Только время. И оно здесь растягивалось: каждая минута казалась десятком. Никита чувствовал это в шее, в пальцах, в тяжести век. Будто станция не пускала дальше. Задерживала. Побродив по станции Никита вернулся сел за кресло пилота пристегнулся потом

он подумав отстегнулся от кресла. Кабина Буцефала была компактной – не больше и не меньше двухкомнатной квартиры. Металл пола и резина на нём, ремни с трещинами от использования. Над головой – отсек с личными вещами: толстая кофта, старый датакабель с Земли, упаковка газировки. Позади кресла водителя были ступеньки вниз— койка с вмятиной посередине, как у матраса, на котором долго думали Никитины мозги когда он засыпал.