«Что же я делала целыми днями?» – спросите вы.

В свободное время от процедур и перевязок Балдуина я рисовала. Полноценно рисовала красками на холсте. Арсений №2 подбил меня на авантюру. Я поступила в Художественную академию на заочное отделение, хотя не представляла, как поеду на первую свою сессию. Я решила договориться сдать все предметы ровно через четыре года экстерном. И либо получить диплом, либо не получить. Мне было всё равно, если честно. Я просто рисовала. Рисовала ради самого рисования. Мне нравилось рисовать только людей. И я рисовала тех, кто меня окружал: санитаров, главврача, Петра Игоревича, людей из посёлка. Но чаще всего я рисовала свою единственную настоящую любовь – Балдуина.

Знаете, иногда любовь бывает настолько сильна и огромна, что постепенно становится больше тебя. Это, я полагаю, и является единственным критерием её истинности. Если она больше тебя и всего, что имеет для тебя значение и во что ты веришь, значит, она настоящая. Она просто выходит за пределы твоей внутренней вселенной, она настолько колоссальна, что, как океан, выплёскивается из берегов разума. И вот ты уже начинаешь видеть её во всём, к чему прикасаешься. Всё потому, что ты источаешь вокруг эту любовь. Ты – её источник, а она – как бегущая строка в мозгу, как прошивка в ДНК. Ты занимаешься повседневными делами или хобби, едешь на работу или с работы, просто гуляешь либо стоишь в очереди в магазине после трудового дня, словом, можешь заниматься чем угодно, а в голове бьётся самая главная мысль, и её не перебить ничем: «Я люблю Его/Её». Вот тогда это будет навсегда, что бы ни говорили философы и поэты. И я твёрдо знала, что с Балдуином у нас как раз такой случай.

Оба Арсения в свободное от работы время сочиняли музыку – без надежды когда-либо исполнить её. А Саша давно забросил игру на фортепиано, погрязши в рутине и семейных обязанностях. Пётр Игоревич, ещё совсем не старый мужчина (ему едва исполнилось пятьдесят), давно списал свою личность со счетов и воображал себя дряхлым стариком, который ни на что более не способен. Будущее Балдуина было туманно, и моё рядом с ним – тоже.

Как-то раз к Арсению №2 приехала мать. И почему-то ей захотелось посетить место работы сына. Вообще, лепрозорий был закрытым учреждением, и туда не пускали посторонних, но Саша – добрый человек, поэтому пустил мать Арсения в стационар. Ради приличия она надела маску и белый халат.

Меня она сразу же узнала, видно, по рассказам своего сына.

– А вы – Мара, верно? – приветливо поинтересовалась мама Арсения елейным голосом.

Надо отдать ей должное – она оказалась лишена большинства идиотских человеческих предрассудков. Да и кого было бояться в лепрозории, кроме меня и Балдуина, тем более, что я была симулянткой, о чём, конечно же, знал Арсений. Он потрудился объяснить своей матери, что к чему. Бог его знает, что этот парень ещё наболтал ей про меня. Может, он уже навоображал себе, что я была его девушкой, профессионально рисовала картины и работала лечащим врачом Балдуина. В общем, мать Арсения смотрела на меня с восхищением, и мне становилось неуютно под её взглядом – ещё и потому, что он был незаслуженным, ибо ничего выдающегося я, в отличие от её сына, не делала. Это он сочинял музыку, а я так…

Пётр Игоревич учил меня врачебному делу, но конкретно в той области, которая соответствовала направленности лепрозория. Остальные болезни и их лечение меня не интересовали.

Людмила Дмитриевна привезла домашние закрутки, которые я терпеть не могла: помидоры, огурцы, перец. Полезным для меня оказалось лишь вишнёвое варенье, но большую часть банки съел Балдуин. Ему были нужны витамины.