Из общения Балдуина и Арсения №2 ничего путного не вышло. Когда мы пришли в отделение стационара, и мой парень наконец вернулся под наблюдение своего санитара, он сказал мне следующее об Арсении №2:

– С ним невозможно! Как ты терпишь его нытьё?!

Да, Арсений №2 зачастую бывал очень мрачен. Вот что он рассказал мне о себе однажды. Его монолог я привожу без каких-либо изменений. Из него можно понять, каким этот парень обладал характером.

– Сколько себя помню, меня не понимал никто. И сам я себя не понимал. В моей голове постоянно звучала музыка, и прошло довольно много времени, примерно несколько лет, прежде чем я научился её записывать. А она рвалась наружу. Мой дух буквально распирало изнутри. И как только я научился записывать созвучия, рождавшиеся в моей голове, мне полегчало. Но ненадолго. Вскоре мне на душу опустилась чёрная, тягучая, несравнимая ни с чем тоска. Хотя, наверное, она всегда была со мной. Я не знаю, откуда она взялась. Тоска рвала меня в клочья. Делала унылым любой, даже самый солнечный и удачливый день. Я не знал её причин. Вначале я думал, что так мрачен из-за скандалов и развода родителей. В моменты особой напряжённости, когда их взаимные оскорбления и упрёки становилось невозможно слушать, я сбегал в сад, в заросли пахучей сирени и терновника, чтобы там спрятаться от невыносимого осознания того, что «как раньше» уже ничего не будет, и скоро моей прежней детской счастливой жизни придёт конец. Я, как мог, пытался отсрочить его. Прилежно учился, занимался музыкой, но ничто не помогало.

Затем я думал, что так мрачен из-за неудач на личном фронте. Все мои влюблённости заканчивались ничем. Я не мог найти ту, душа которой стопроцентно резонировала бы с моей. Я постоянно ощущал ледяную стену разной толщины, разделявшую меня с моими избранницами. Я не мог полностью раствориться в них и в своей любви, будто меня что-то останавливало, сковывало мои действия. Я даже не любил, когда ко мне прикасались. Я не мог терпеть чужих прикосновений! Почему? Наверное, потому, что жаждал прикосновений лишь одной души, которую мне ещё предстояло встретить.

Но внешне я не был мрачен. Никогда. Хоть и не улыбался. Но я любил шутить, стараясь за этими шутками скрыть своё гнетущее состояние, чтобы никто, не дай Бог, не догадался, что на самом деле творится у меня в душе. Люди считали меня непредсказуемым человеком, у которого на уме лишь он сам. Но и это было не так. О себе я никогда не думал. О чём угодно, но только не о себе.

Моя душа постоянно болела и ныла, как сплошная незаживающая рана, и я выплёскивал эту боль в свою музыку, но её от этого не становилось меньше. Я ходил к гипнологу, регрессологу и экстрасенсу, но это не дало никаких результатов. Они пытались направить мой внутренний взор далеко в моё подсознание, чтобы найти корни моих проблем, которые, как они считали, уходили в глубокое детство или даже в предыдущее воплощение. Но скажу сразу, в реинкарнацию я никогда не верил. Я не увидел ничего, кроме серого клубящегося тумана. А чувства… Их природу я и сам не понимал.

Ещё в глубокой юности я понял, как мучительны для меня вечера в одиночестве, когда нет репетиции или спектакля. После окончания консерватории я работал дирижёром. Когда выдавался такой свободный вечер, я посвящал его сочинительству. Сочинял и одновременно страдал. Я не мог позволить себе сорваться с места и побежать в какой-нибудь близлежащий бар, чтобы найти собутыльника и утопить свою тоску в алкоголе, – я раз и навсегда решил для себя никогда не употреблять спиртное. А почему? Да потому, что от него становилось только хуже. При опьянении грусть становилась ещё невыносимее и накидывала свою удавку мне на шею. Наверное, таковым было свойство моей нестабильной психики. Поэтому в какой-то момент я решил вообще не пить. Это решение мне одновременно и помогло, в плане здоровья, и навредило во взаимоотношениях с другими людьми, так как непьющий человек всегда выбивается из любой компании, и ему трудно наладить эмоциональную связь с собеседником. Иными словами, он становится менее коммуникабельным, а я и так слыл затворником и имел довольно нелюдимый характер. Радоваться я совершенно не мог: хоть с алкоголем, хоть без. Праздновать что-либо, смеяться, веселиться являлось для меня чем-то противоестественным и совсем не нужным. Я считаю, что прожил скучную, неинтересную жизнь. Даже не прожил, а тупо просуществовал. Мне всего тридцать, но кажется, что она уже позади. Она пролетела у меня перед глазами, как сон. Ничего толком не осталось в памяти. Только вечная не проходящая тоска без причины и повода. Теперь я не знаю, как жить дальше.