Он попросил лишь об одном, чтобы я написал для него песню. И я написал. Друг был в восторге! Я так и назвал её – «Адвокат». На радостях я отправил песню Гене и сопроводил наивным комментарием, мол, людям нравится.

– Ты не шаришь за поп-музыку, – коротко ответил Филиппс.

– Ты не прав, – возмутился я.

– Тогда надевай свитер с оленями, разводи костёр в своём лесу и пой эти песни местным дровосекам.

В ответ я тоже вспылил:

– Гена, прошло уже почти три года! За это время ты мог стать крёстным дедом моих неродившихся детей! А ты по-прежнему не можешь записать обещанные шесть песен!

– У тебя мозги провинциальные, – резюмировал Филиппс и отключил телефон. После этого он неделю не отвечал на мои звонки и сообщения.

Ох, как я злился… Но ничего не мог поделать. При всём юморе повествования мне было не до смеха. Возникало стойкое ощущение, что жизнь катится под откос. Я приехал в Москву почти три года назад, чтобы максимум за шесть месяцев стать звездой столицы. А стал тридцатитрёхлетним нахлебником у одинокой тётушки в бесперспективной Черноголовке. Нет, я, конечно, всегда где-то работал. Но мои скромные доходы охотно съедали старые кредиты, тянущиеся из бестолковой молодости, алименты и успокоительные средства из КБ.

А песня и вправду получилась совершенно не попсовая. Я сочинял её для друга, от чистого сердца. Поэтому и писалась она хрустально звонко и легко. Первый куплет звучал так:

Действительно, какая тут эстрада…

Как спасти одинокого мужчину от неизбежного угасания в серых буднях? Позволить ему влюбиться. Хотя бы частично. Хотя бы в некоторые части женского тела. Я встретил её на бескрайних просторах Тиндера ещё в пору работы автомобильным перекупом. Вице-мисс Бобруйского района. Братские славянские корни ненадолго связали нас. Она с успехом пародировала бацьку Александра Грыгорыча и пила наравне со мной. Так мы спелись. Хотя могли и спиться. В какой-то степени она тоже приехала в Москву в поисках счастья. Просто каждый человек вкладывает свой смысл в это бескрайнее определение. Однажды, ещё на заре наших встреч, когда мы прогуливались по широким московским проспектам, разыскивая дешёвое вино в тетрапакетах, перед нами выскочила старая иномарка с белорусскими номерами. Прямо на тротуар. Я коротко взглянул на свою спутницу:

– Ничего не делай. Это бывший, – нервно сообщила она.

Из машины вышел брат-белорус с огромным букетом роз. Я сильно проигрывал ему в плечах и был ниже на две белорусские головы. Преодолев двумя шагами расстояние в пять метров, он встал над нами, как Эйфелева башня над Парижем:

– Поехали, поговорим, – сказал он, к счастью, не мне.

Она воспротивилась, он всучил ей розы. Бросив розы на тротуар, виновница скандала пошла прочь. Мы с соперником двинулись следом. Неожиданно его длинная телескопическая рука схватила её за плечо, и она упала на свежую московскую плитку. Я понял, что пора действовать. Прыгнув, как лилипут перед Гулливером, я звонко ударил его в скулу. Однако великан не упал, а лишь разозлился. Завязалась драка. Глупая, бессмысленная, славянская междоусобица. Как говорят французы – Шерше ля фам. Я ничего не мог поделать ни с его длинными руками, ни с огромным ростом. Поэтому стойко испытывал боль. Вдруг я услышал в своём теле незнакомый доселе хруст и оказался на земле. Моя левая рука неестественным образом вывернулась назад. Брат-славянин сыграл на мне ещё несколько финальных аккордов и остановился. Нашу дуэль я покинул в карете скорой помощи. Разумеется, вместе с бобруйской вице-мисс. Невольница чести впоследствии сопроводила меня и до Черноголовки.