В месте, где навечно поселился Якоб, была осень. Багровой рекой текли на землю опадающие с высоких деревьев листья, кружевным золотом трепетали они на рябинах, алеющих яркими гроздьями ягод. Высоко в кронах перекликались прозрачными голосами осенние птицы, воздух был свеж и прохладен. Якоб задумчиво рассматривал осеннее великолепие, щурился, глядя в пасмурное небо. В Посмертии исчезли шрамы с его измученного лица, затянулись раны, сгоревшая одежда сменилась новой – такой, какая она была до того, как Этель изгнала его в катакомбы. Посмертие подарило ему покой и красоту, каких он не знал при жизни.

- И тебе покоя, Якоб, - ответил потрясенный Кристиан. – Ты… ты хотел меня видеть?

- Я всегда не прочь поговорить с тобой, Сердечный Брат, - Якоб протянул руку, его короткие крысиные пальцы с грязноватыми ногтями цапнули с рябины ягодку, растерли ее, превратив в оранжево-красную кашицу. – Горькая… она же горькая.

За стволами деревьев послышался серебристый смех, мелькнуло оливково-льняное платье. Якоб обернулся – казалось, прячущаяся за осенним лесным великолепием девушка дразнила их, бегала вокруг полянки, таилась в ветвях, смеялась и звала по именам мужчин красивым хрустальным голосом.

- Она не лжет тебе, - отчетливо произнес Якоб, внимательно и строго всматриваясь в лицо Кристиана. – Синильга. Вот твоя судьба, с тобой рядом. Слышишь ее? Ты излечишься… излечишься от своей раны. Забудешь Ягодку. И это будет хорошо. Ты же знаешь, у меня было много женщин, и ни одной из них я не был нужен. Всем противен и страшен. Это горько. Я в том сам виноват, и судьба моя такова, а ты…

- Я не верю этому, - Кристиан покачал головой, отступив от Якоба. – Это наваждение, морок… Это Синильга опоила меня и говорит твоими устами!

- Разве? – сердито произнес Якоб. – И она может знать, о чем мы говорили той ночью?

- Я это знаю, - ответил упрямо Кристиан. – Она просто может заставить меня вспомнить… Она на все пойдет, все сделает, сладких речей в уши мне нальет, чтобы я верил ей.

- Тогда крепко запомни то, что я сейчас скажу тебе, - произнес Якоб, злобно окрысившись. Казалось, его некрасивое лицо сморщилось, как морда грязной серой крысы. – Ты, Кристиан, человек добрый, сердце у тебя золотое, и всем ты хорош, да только ты раб чужих желаний. Свои желания тебе кажутся не важными и мелкими. Поэтому ты привык отступать. Поэтому ты уступил свое счастье Зверю. Потому что ты боишься сделать шаг вперед. Поэтому тебе сейчас больно. А за свое счастье надо драться, Кристиан! И иногда надо делать не так, как тебя просят!

Последние слова Якоб прокричал яростно и громко, почти визжа в истерике и прыгая на грудь оторопевшего Кристиана, как огромная хищная крыса. Когти его сомкнулись на шее Кристиана, из разорванной кожи брызнула кровь, и Кристиан, воя, повалился на траву, слыша, как звенит его меч, покидая ножны.

*******

Реальность навалилась на него лютой стужей, обожгла плечи жестким зернистым снегом, сдавила виски крикам и звоном оружия. Заходились в злобном лае привязанные собаки. Моргнув глазами, Кристиан не сразу сообразил, что он выпал из шатра почти раздетый на снег, и что лежит теперь, сжимая в руке меч. Якоб вытолкнул его не только из волшебного сна – он всеми силами попытался поднять огромное тело сердечного Брата и повести его в бой, который уходил все дальше, в темноту, но у Якоба не вышло, не получилось.

- Синильга!

Двое нападали на нее. Их черные плащи распахивались и летели, как грязные крылья хищных злобных птиц, их быстрые мечи светлыми лучами мелькали в их руках, отражая удары серебряного копья в руках колдуньи, и Кристиана словно кипятком обварило, когда один из этих мечей коварно и быстро кольнул в бедро Синильги.