Путешествие с колдуньей на восток было не сложным делом. Она ехала впереди на своих нартах, в которые был впряжен северный белый олень с красивыми ветвистыми рогами, Кристиан на своей собачьей упряжке – за нею. Долгие дни, слившиеся в одну непроглядную синюю ночь, рядом с ними никого не было, ни единой живой души. Не пахло дымом и жильем, не было слышно лая собак, охраняющих дома. На ночлег путники останавливались, порядком замерзнув и устав. Кристиан кормил своих собак, Синильга – оленя, и наступала долгая молчаливая ночь.

Они почти не разговаривали, греясь у костра в наспех поставленном шатре.

Синильга, казалось, и не спала совсем. От усталости ее плечи опустились, сгорбились, и в неверном свете костра она казалась Кристиану совсем крохотной, измученной, высохшей, как кусок плавника*, вынесенный на берег Океана и выбеленный северным солнцем до мертвенного серого цвета. Засыпая, Кристиан видел, как она сидит у огня, шевеля прутиком рдеющие угли и бормоча что-то себе под нос, и просыпаясь , он заставал ее в том же месте, в той же позе. Нити серебристого бисера, словно капли талой воды, стекали по ее лбу, очерчивали линии щек и терялись в меху ее одежды, темные недобрые глаза сверкали из-под блестящей завесы. Все чаще и чаще он ловил на себе ее взгляд, все чаще она отворачивалась стыдливо, встретившись с ним глазами, и все печальнее вздыхала, пряча руки в меховых рукавицах. Иногда она варила в котелке кипящий алый отвар и пила его, и тогда всю ночь сквозь сон Кристиан слышал ее голос, бормочущий что-то…

- Как ты видишь? – спросил Кристиан. Это был едва ли не первый вопрос, заданный им Синильге за все время, проведенное вместе. То, что она прячет от него лицо, невероятно бесило его.

- Духи видят вместо меня, - ответила Синильга. – Они ведут меня и не дадут упасть.

- Духи, - передразнил ее Кристиан насмешливо. – А если нападет кто? Духи за тебя драться станут? Или мне придется, пока ты будешь сидеть с закрытыми глазами?

- Духи направят мою руку, - ответила Синильга. – Не беспокойся. До сих пор только я сама и защищала свою жизнь. Могу и тебя защитить… пока ты спишь.

В голосе ее послышалась обида, и Кристиан стушевался, смутился от собственной неуклюжести и грубости. Он не хотел причинить ей боль, но отчего-то не смог сдержать накопившееся раздражение. Темнота и вынужденное молчание доконали его, лишили терпения.

Синильга, казалось, тоже была на пределе.

Чем ближе они были к границе полярного круга, чем дольше по утрам солнце задерживалось в небе, тем становилась она беспокойнее и злее. Северный злой ветер вплетал в ее светлые косы еще больше серебра и высушивал жизнь в ее маленьком теле. Ее шест нещадно погонял оленя, она кричала что-то на непонятном Кристиану языке, и даже снежные бури не сразу останавливали ее. Сквозь них она готова была ехать вперед, к своей цели, и Кристиану приходилось не раз окликать ее, чтобы она услышала и остановила этот безумный бег. И она останавливалась с видимой неохотой, приближалась к нему так, словно ей невыносимо было находиться рядом с провожатым, которого сама упросила ехать с нею. Иногда Кристиан думал, что теперь она не просто едет к своей цели, но бежит от него – словно боится, что и его рука однажды поднимется против нее. Он прислушивался к своему сердцу – нет, не хотелось. Не хотелось убить ее, и золото, обещанное колдуном, тоже его не соблазняло. Он Синильга этого не могла знать, не могла прочесть в его сердце и поэтому смотрела на него подозрительно. По вечерам, когда он раздевался и натягивал новую, пропахшую морозом рубашку, свет играл золотыми бликами на его плечах, на сильных руках, на гладкой коже спины, и Синильга вздыхала и куталась в свои меховые одежды все плотнее.