Людовик не помнил, как потерял сознание. Но на всю жизнь запомнил свет, который наполнил все вокруг после непродолжительного падения во тьму. Свет был ослепительным, он словно пронизал короля насквозь, поднимал его, кружил, опускал и снова поднимал, свет дышал за него, увлекал его за собой в невообразимые дали. Свет жил. Свет говорил. Свет был Богом. И вдруг этот ослепительный белый свет превратился в тусклый свет десятков свечей, когда король открыл глаза. Потом ему рассказали, что его бездыханное тело накрыли простыней, и епископ со священниками приготовился отпевать новопреставленного, но вдруг услышали тихий стон. Как же ликовал Лувр, как радовался Париж, как цвела улыбками вся Франция, когда стало понятно, что опасность миновала и Людовик останется жив!

Но ни народное счастье, хоть оно и было для короля таким важным, почти благоговейным, ни безумная радость любимой Маргариты и матери не могли сравниться с тем, что он увидел, находясь при смерти. Ничто не могло сравниться с Богом. Людовик не просто не сомневался, он знал, что тогда ему явился Бог в потоке света и Бог говорил с ним, но вот что Он говорил, оказалось невозможно запомнить. Быть может, святые могут внимать словам Господа, а потом записывать их и передавать пастве, но Людовик был просто человек, и услышанное божественное слово ему не дано передать другим. Возможно, так специально задумано Всевышним, дабы король не впал в грех гордыни. Бог спас его. Все молитвы дошли до небес. Бог явил чудо, вызволив из лап смерти обреченного, и сделал это при стольких свидетелях!

С тех пор Людовик постоянно ощущал присутствие Бога рядом с собой и знал, что должен оплатить долг – выполнить обещание отправиться в крестовый поход! Это он помнил твердо. Еще бы ему не помнить! Когда уже сознание начинало изменять королю, лихорадка била его крупной дрожью, и он понимал, что конец не так далек, что еще он мог пообещать Богу, о чем еще было просить, как не о том, о чем мечтал с детства? А возможно, Бог сам говорил ему о крестовом походе, который необходимо совершить, и именно для этого он и оставил Людовика на земле, не забрав к себе на небеса. Король много думал об этом и пришел к выводу, что так оно и есть. Бог велел ему стать крестоносцем.

Людовик присел на борт корабля и задумчиво смотрел, как струятся мимо галеры воды реки, вспоминая трудный разговор с матерью. Теперь он в прошлом. Но как же тяжело его воспоминать! Когда он заявил о своей клятве Богу на смертном одре, которую надо обязательно исполнить в благодарность за спасение собственной жизни, Бланка пришла в ужас. Ее бывший воздыхатель Тибо Шампанский с трудом вернулся обратно из своей провальной экспедиции в Святую землю, потеряв там многих французских баронов. Бланка Кастильская была не только мать-наседка, стремившаяся огородить любимого сына от беды, но и мудрый, опытный политик, она понимала, все эти походы в Святую землю – только бесплодные и чрезвычайно дорогостоящие попытки вернуть то, что просто невозможно будет потом удержать, и только безумцы могут отправляться в такие рискованные походы. И про клятву короля она ничего не хотела слышать! Не в силах убедить сына, она надоумила парижского епископа Гийома Овернского поговорить с королем. Епископ – духовник короля, умный, свободномыслящий богослов и философ, любитель Аристотеля, сам присутствовал при той клятве, данной в полузабытьи. Как же разочаровался в нем Людовик, когда услышал от духовника и епископа, что ему необходимо забыть о своей клятве, ведь она дана под действием сильной лихорадки, когда невозможно владеть собой! Такое обещание, мол, ни к чему не обязывает! Как мог священник сказать такое?! Людовик озлобился еще больше. Вот, значит, как близкие ему люди веруют в Бога! Но вслед за злостью пришло понимание и смирение – ведь ни мать, ни епископ не видели этот удивительный свет, Бог не явился им, значит, они просто заблуждаются и малодушничают.