Звери рейха. Образы животных и немецкая пропаганда Ян Монхаупт

Какая удивительная иерархия среди животных!

Человек рассматривает ее таким образом, в какой степени присвоил себе их качества.

Элиас Канетти, «Провинция человека»

В центре Германии, на северном склоне горы, под сенью буков и дубов находится зоопарк. Хотя зоопарк очень маленький, в нем, помимо обезьян, пруда с золотыми рыбками и вольеров для птиц, имеется даже медвежатник площадью около 150 м ^>2. Вокруг стоят скамейки для мужчин, коротающих здесь обеденный перерыв. Одни дразнят обезьян, другие наблюдают за парой молодых бурых медведей, которые, встав на задние лапы, пытаются двигаться по вольеру. Маленький зоопарк был построен по приказу Карла Коха[1], чтобы, как он пишет в официальном письме, «разнообразить досуг и развлечь» сотрудников и «продемонстрировать животных во всей их красе и своеобразии, понаблюдать за которыми в дикой природе и познакомиться ближе возможности обычно нет»[2].

Мужчины, построившие зоопарк, находятся совсем рядом, «за колючей проволокой», как называет Кох забор под напряжением высотой три метра и протяженностью три километра. За забором простирается широкий, идущий под уклон участок. Летом земля на нем пересыхает и пылит, зимой метут холодные ветры. Бесконечные ряды деревянных бараков жмутся вплотную друг к другу.

От «Зоологического сада Бухенвальда», как официально назывался маленький зоопарк, до одноименного концентрационного лагеря рукой подать. От крематория до медвежатника где-то 10, самое большее 15 шагов. «Проволока» между ними когда-то образовывала границу между Бухенвальдом узников и Бухенвальдом охранников, надзирателей и гражданских работников. Она была границей между человеком и зверем с одной стороны и «недочеловеком»[3] с другой. «Проволока» разделяла миры.

Сегодня мало что напоминает о зоопарке, сооруженном в 1938 году по приказу СС в качестве «места отдыха» прямо рядом с лагерем. В 1993 году мемориальный комплекс «Бухенвальд» начал работы по расчистке развалин. Некоторые несущие стены сохранились, в том числе стены медвежатника, долгие годы скрытого в густых зарослях и листве. Пресс-секретарь мемориала Рикола-Гуннар Люттгенау рассказывает: «Нам хотелось, чтобы зоопарк снова стал видимым». Это имело под собой прежде всего причины назидательного характера: «В голове не укладывается, как нацисты посещали со своими детьми зоопарк и смотрели на зверей, в то время как рядом гибли люди. Здесь начинаешь осознавать, что часть нормальной жизни, к которой относится зоопарк, может также быть частью мира, с которым у тебя вообще нет ничего общего».

Осматривая сегодня руины вольера, обходя низкую кирпичную кладку и обломки скалы, на которую залезали животные, все еще можно ощутить непосредственную близость прежней идиллии к концентрационному лагерю. Очевидно, зоопарк служил в некоем роде ширмой, которая, хотя ничего не скрывала, все же отгораживала зону надзирателей от лагеря заключенных. «Эсэсовцам неплохо удалось приукрасить место», – замечает Люттгенау.

До сих пор история лагерного зоопарка была крайне мало исследована, тем не менее о нем постоянно появляются упоминания как в исторических описаниях, так и в газетных статьях и записях бывших заключенных [4]. А в 2014 году драматург Йенс Рашке посвятил зоопарку детскую театральную пьесу под названием «Что разглядел носорог с другой стороны ограды» (Was das Nashorn sah, als es auf die andere Seite des Zauns schaute). Она отсылает к забавной истории, найденной в одном из свидетельств очевидцев [5]. В пьесе рассказывается о носороге, который будто бы некоторое время жил в зоопарке Бухенвальда. Сабина Штайн руководит архивом мемориального комплекса и знает эту историю. Однако никаких подтверждений нет. «Всякий раз на вечерах памяти я спрашивала бывших узников о носороге, но ни один из них не мог вспомнить о животном», – делится Штайн.

И если носорог, вероятно, всего лишь легенда, то зоопарк Бухенвальда существовал на самом деле и был не единственным в своем роде. Даже в лагере смерти Треблинка для развлечения охраны содержались голубятня, клетки с лисами и другими дикими животными [6].

Зоопарк Бухенвальда должны были строить сами заключенные. Звери, принадлежащие по большей части Лейпцигскому зоопарку, покупались на скудные заработки, которые арестанты получали на принудительных работах в окрестных фабриках, мастерских и каменоломнях [7]. Если животное получало травму, вину нередко возлагали на заключенного. В случае смерти животного узники должны были платить компенсацию в виде «добровольного отчисления»[8].

Должность смотрителя за животными пользовалась большим спросом, и прежде всего – место смотрителя в медвежатнике: назначение туда означало постоянный доступ к мясу и меду. Поработав там однажды, никто не хотел уходить. Ханс Бергман тоже готов был рискнуть. В октябре 1939 года заключенный-еврей написал письмо первому начальнику лагеря, в котором «покорнейше» просил разрешить ему снова работать с медведями, поскольку нынешний смотритель не справляется один с четырьмя животными, среди которых беременная медведица Бетти, но необходимо сделать все возможное, чтобы выходить ее детенышей. Помимо всего Бергман отмечал: «Я очень привязан к животным и совершенно уверен, что через несколько недель вместе с цыганом смогу привести всех четырех медведей на построение (sic!) и вырастить детенышей»[9].

Пресс-секретарь Люттгенау подтверждает, что охранники действительно предпочитали использовать синти и рома для работы с медведями. Согласно распространенному тогда расистскому стереотипу, цыгане (Zigeuner) обычно нанимались на службу артистами цирка и фокусниками и нередко показывали публике танцующих медведей. «Видимо, эсэсовцы делали вывод, что те “от природы” умеют хорошо обращаться с этими животными», – говорит Люттгенау.

Начальник лагеря передал письмо Бергмана вышестоящему начальнику Карлу Коху, коменданту концентрационного лагеря Бухенвальд. Кох жил на южном склоне горы, на солнечной стороне, где помимо прочего приказал построить «соколиный двор СС» c клетками для сов, орлов и воронов, а также вольерами для волков, оленей и кабанов. Если зоопарк рядом с лагерной оградой был доступен только охранникам и гражданским работникам Бухенвальда, то соколиный двор могли посещать на выходных жители Веймара. Тем не менее о зоопарке веймарцы тоже знали: в городе СС сбывал почтовые открытки, на которых были изображены играющие друг с другом бурые мишки Бухенвальда [10]. Ниже стояла подпись «Зоопарк Бухенвальда».

Жена коменданта Ильза Кох также часто прогуливалась с детьми по маленькому зоопарку, и дорога ее непременно проходила вдоль «колючей проволоки». Хотя фотографироваться в зоопарке было строго запрещено, в семейном альбоме можно найти снимки, на которых Карл Кох вместе со своим сыном Артвином кормит и гладит зверей [11]. Говорят, несколько лет спустя, представ перед американским военным трибуналом, Ильза Кох утверждала, будто не замечала ни забора, ни лагеря за ним [12].

Карл Кох заботился о том, чтобы зверям не досаждали, и в комендантском приказе запрещал «всячески кормить и дразнить» животных [13]. Того, кто причинял вред животным, перелезал, например, через ограду к медвежьей скале или только прислонялся к одной из клеток, ждало наказание. Это касалось и рядовых СС. Животные в итоге должны были чувствовать себя хорошо. Поэтому просьба заключенного Бергмана, очевидно, показалась Коху убедительной, и он одобрил его прошение о назначении на место смотрителя за медведями. Однако рядом с подписью Кох оставил следующую пометку: «В случае гибели детеныша – жестоко наказать»[14].

Можно было бы легко отмахнуться от истории о Карле Кохе, заботящемся о благополучии животных зоопарка, и воспринимать ее не более чем как жуткий эпизод, не будь эта история частью систематического сдвигания границ, при котором избранные звери становились «господами-животными» (Herrentieren), а люди умышленно низводились до «людей-животных» (Menschentieren) и «унтерменшей». Для правящей верхушки национал-социалистов защита животных и преступления против человечности не противоречили друг другу – напротив, нацисты даже ощущали себя причастными «моральной элите». Генрих Гиммлер, выступая в Познани в 1943 году[15], хвалился: «Если десять тысяч русских баб упадут от изнеможения во время рытья противотанковых рвов, то это будет интересовать меня лишь в той мере, в какой будет готов этот противотанковый ров для Германии. Ясно, что мы никогда не будем жестокими и бесчеловечными, поскольку в этом нет необходимости. Мы, немцы, являемся единственными на свете людьми, которые прилично относятся к животным, поэтому мы будем прилично относиться и к этим людям-животным»[16].

Также комендант Освенцима Рудольф Хёсс считал своим долгом подчеркнуть особенное отношение, которое связывало его с самого детства с животными. Особую слабость он питал к лошадям [17]. В Освенциме, когда ему не удавалось оправдать ежедневные убийства исполнением долга и повиновением, он зачастую искал их общества. В воспоминаниях, написанных им после войны во время заключения в Польше, он говорит: «Я должен был продолжать процесс массового уничтожения, переживать за смерть других, смотреть на происходившее холодно, хотя внутри все кипело… Когда происходило нечто чрезвычайное, я не мог сразу идти домой к семье. Тогда я садился на коня, чтобы за диким галопом как-то забыться, избавиться от стоявших перед глазами тягостных картин, или же шел на конюшню, дабы хоть немного забыться со своими любимцами»