Зверь во тьме Гатауллин Дмитрий
Глава 1. Пролог.
1948 год. Восточная Сибирь.
Неизведанные территории.
Тьма мягко сгущалась над лесом.
Истощенный мужчина дрожал в промозглой землянке под давно уже сгнившей столетней сосной и внимательно слушал дыхание тайги. Было холодно, сыро. Маскхалат истрепался. На иссохшем лице было видно лишь с проседью бороду и смертельно уставшие, но горящие злобой глаза. В них частенько мутнело, он не ел уже несколько дней и с трудом сохранял очень шаткий рассудок. Его группа погибла, все шесть – растворились бесследно в тайге.
Напрягая последние силы, он фокусировал взгляд на маленьком белом пятне где-то в сотне шагах впереди сквозь прицел карабина. Трофейный пехотный Mauser 98K лежал в руках как родной, отливая приятным холодом стали. Все патроны заряжены, смазаны жиром, а убойной мощи винтовки ему хватит сполна, чтоб свалить на таком расстоянии даже медведя. Лишь бы раз хорошенько увидеть в глаза, вот только слишком хитер и коварен он, этот…
Зверь.
Зверь ли? Петр не верил сначала, да и по правде, не верил сейчас до конца. Все эти мифы, легенды, суеверный шепот бывалых охотников у ночного привала. Он прошел две войны и в свои сорок семь был лишен всех иллюзий, но за долгие годы также крепко усвоил одно: жизнь, порой, преподносит сюрпризы. Потому слишком много не думал и спокойно лежал в замаскированной дневке-землянке на двух теплых ватниках под плащом с кучей веток вверху и большими ошметками свежего мха, и расслабленно ждал, без конца вспоминая события этих жутких недель.
Ведь стояла простая задача: отыскать следы пропавшей еще до войны экспедиции. Все участники поисковой команды его знакомые фронтовики, большей частью разведчики. Надежные, крепкие мужчины, все отобраны лично Петром. В начале августа они начали сплав по реке, а к концу необычно жаркого лета с воодушевлением вступили в неизведанные никем прежде, потаенные регионы бескрайней восточносибирской тайги. И все шло хорошо, все шло гладко по плану. Как вдруг…
Голова разболелась, в глазах вновь потемнело. Петр быстро протер их шершавой ладонью, сохраняя внимание на чем-то крохотном белом всего в сотне шагах впереди. Не отводя опухшего от бессонницы взгляда, он двинул поближе компас и еще раз замерил азимут в сторону цели, как вдруг оттуда послышался шорох. Ненавязчивый шум, едва слышимый треск, будто нежно ломаемой ветки.
Петр глянул на время: наградные «Зенит» показали без четверти шесть. До заката минут, может, десять, пятнадцать. Догадка верна: зверь приходит всегда либо в сумерках ночи, либо перед рассветом. И придет он с поляны – в лицо, ибо ветер дул в спину.
Он напрягся, готовый стрелять. План сработал, осталось увидеть. Как внезапно все стихло. Петр не слышал ни пения птиц, ни шороха мелких зверей, грызунов, – ничего. Стало жутко, как возле могилы. Но он даже не дрогнул, и спокойно смотрел сквозь прицел.
Очень быстро осеннее тусклое солнце ушло за вершины на запад, стволы елей и сосен стремительно слились в один серый фон. Тайга разом стемнела, будто сверху накинули черную шаль. «Не пришел, – заключил он тоскливо: – Еще одна ночь…» Петр сжался в комок и устало уткнулся в пучок влажного мха, как в лесную подушку, закрыл крепко глаза и внимательно слушал.
Было голодно, холодно, ныли суставы, беспокоили старые раны в груди, в бедре вновь разболелся осколок гранаты. Все хотелось чесать, расчесать до крови, ибо зуд хуже боли, но нужно – терпеть.
Он закинул в рот ветку кедровой сосны и стал быстро разжевывать горькие хвои. И в какой-то момент отпустило, тогда Петр провалился в отчаянный сон.
Снился бой под Варшавой.
Стояло жаркое, знойное лето, август, пыль, гимнастерка в поту, он командовал ротой. Проклятые мины ложились все ближе, и ближе, и ближе, хотелось зарыться по шею в песок, но он крепко сжал зубы, как прежде под Ржевом, и им отдал приказ…
Он отчаянно вздрогнул.
Вновь послышались звуки: осторожные, тихие; ненавязчивый треск, едва слышимый шорох, то ближе, то дальше, то ближе опять, словно кто-то блуждает по кругу.
Петр нахмурился.
Это могут быть звери, и птицы на ветках, грызуны или даже лиса – ночной лес полон жизни и звуков. Но как старый разведчик он знал, что именно так притворяется тот, кто крадется на двух. Кто-то шел, кто-то шел совсем рядом, большой и тяжелый, и искал его здесь.
«Поищи, – Петр устало подумал. – Ищи лучше, милок. Поумней тебя были, да и тех уже нет».
Он был точно уверен, ибо сделал укрытие как надо: под корнем огромной упавшей сосны в куче острых колючих ветвей. Можно было пройти в полушаге, разве только почуять, но за последнее время он так сильно пропах окружающим лесом, что сливался с тайгой, словно кочка земли. Также Петр полагал, кем бы тварь ни была, она не обладала сверхтонким чутьем, и уж вряд ли имела кошачье зрение.
«Видит в сумерках лучше», – рассуждал про себя и услышал, как шаги удалялись, а вскоре и вовсе исчезли.
Лишь тогда с облегчением вздохнул он и резонно решил, что нужно поспать. Как вдруг резко почувствовал жжение и зуд в грудной клетке – это кашель прорывался наружу.
Петр вцепился зубами в губу и взмолился, вспоминая невольно, как именно так в 42-м под Ростовом на участке их фронте элитная группа из Бранденбург-800 была выбита в полном составе из-за невинного чиха.
Кашель чудом сдержал. Чуть поздней отпустило.
«Не хотелось бы здесь помереть как-то так, – измождено подумал, и бороться с усталостью больше не мог. – Не в моих годах, хватит, старик уже я», – он уткнулся лицом в кусок мягкого мха и уснул, как убитый.
Пробудило чутье.
Он открыл глаза резко и по старой военной привычке первым делом внимательно все рассмотрел, отмечая вокруг предрассветные серые тени. Стоял злобный, промозглый, убийственный холод – первый легкий мороз в этом теплом году. Петр закинул в рот новый пучок горькой хвои, разжевал, ущипнул себя больно, постучал по щекам и печально подумал, что к каким-то вещам невозможно привыкнуть.
«Ведь не зря называют собачим», – заключил он тоскливо, как глаза постепенно привыкли ко тьме.
Петр вдруг присмотрелся и с радостью понял, что все вокруг: ветви, кусты, муравьиные кочки, деревья – были тонко покрыты сверкающим инеем.
«Наконец-то везет», – он довольно прикинул, хладнокровно упер ствол винтовки, приложился к прикладу щекой и размеренно принялся ждать.
Было даже не раннее утро, а по всем признакам поздняя ночь. Спустя двадцать минут тени стали немного светлее, и он смог различить вдали то, что хотел – полотно.
Еще в прошлое утро Петр вырвал смачный кусок от последней рубахи, хорошо на него помочился, после выбрал сосну на открытой поляне, которую было отчетливо видно из заранее подготовленной дневки, и лишь затем прикрепил полотно на суку.
Уже лежа в укрытии Петр вновь убедился, что между ним и «мишенью» не находилось кустов, ни деревьев, ничего, что перекрыло бы поле стрельбы. И с тех пор он не двигался с места вот уже девятнадцать часов.
Чтобы не терять время даром, он осматривал каждое дерево в поле обзора, вычисляя примерное расстояние и высоту нижних веток, чтобы в случае спешки брать поправки стрельбы без раздумий на глаз. Ветра не было, благо. Так прошло еще время. На востоке слегка посерело – это признаки первой зари.
Вдруг на самой границе обзора проскользнула огромная тень с такой прытью, словно мимо летела гигантская птица. Тень казалась стремительной, неуловимой, но предательски четко заметной, благо первому инею года.
Петр заметил, но не думал за ней уследить, лишь краем глаза фиксировал перемещение «тени» по широкой дуге, продолжая смотреть сквозь прицел на «мишень».
«Очень ловко обходит. Хитер, не дурак».
Все вдруг резко исчезло, а тень – растворилась.
«Неужели почуял засаду?»
Петр не слышал ни шороха, ни дуновения.
Вдруг ему показалось, как на долю секунды «мишень» вдруг исчезла, словно кто-то моргнул за него – и возникла опять.
Петр прищурился – полотно было там же, на месте. Может, зрение подводит? Или просто устали глаза?
«Щас поймешь…» – и вдохнул глубоко.
Полотно потемнело, опять – на мгновение.
Петр медленно стал выдыхать.
Полотно вдруг пропало из виду совсем, словно кто-то огромный собой заслонил целиком.
Он нажал на крючок в ту же долю секунды.
ПА-БАХ! – хлестнул Маузер звонко.
Безмятежный покой предрассветной тиши разорвал громовой, оглушительный рев, или крик, или рык, будто ранило что-то большое, и злое.
Он не думал и выстрелил снова.
И снова – туда же на звук.
«Два осталось внутри», – хладнокровно решил о патронах, и уткнул лицо в мох, затем крепко зажмурил глаза и затих, как убитый.
Оглушительный рев нарастал, приближаясь к землянке все ближе и ближе по длинной дуге. Вдруг послышался шум совсем рядом, треск ломаемых веток и сучьев, словно прямо в него сквозь тайгу несся поезд на полном ходу.
Собрав волю в кулак, Петр не шелохнулся.
Стало тише внезапно.
Рев в какой-то момент вдруг исчез. Вскоре стало понятно, что шум затихал: разъяренный, обескураженный, раненый зверь – удалился на запад в тайгу.
«Не нашел, – утомленно подумал. – Это шанс. На востоке гряда, за грядою река, где река – там и люди».
Изможденный, худой, он с трудом приподнялся. Онемевшие руки и ноги ломило. «Даже если лишь ранил, то пока оклемается – быстро уйду» – Петр твердо решил.
