Так было, по крайней мере, поначалу.

Глубокой ночью в стенах особняка раздался шум. Кто-то натравил своего «питомца» на родителей Аарона, вследствие чего те были жестоко убиты. Никто так и не успел подойти на помощь – когда стало ясно, что же происходит, было поздно. Аарон также подошёл на место происшествия не сразу: его родители были готовы к подобному возможному раскладу и строго запретили сыну «лезть на рожон», сказав спрятаться в случае чего и молчать, дабы его не обнаружили. Тем более, что сделает ребёнок против хищника?

Похороны родителей и управление особняком легло на плечи юного Аарона слишком рано – ему только недавно исполнилось семнадцать. Около года он провёл в ужасной скорби, замкнулся в себе и потерялся из виду для общества. По возвращении к нормальной жизни о нем шептались с разных сторон:

– Это он их так, он же больной на голову! А вы не знали?

– Он заболел тяжёлым безумием* после случившегося, теперь с собой иногда говорит!

Не обошлось и без сочувствия, которое Аарону было совсем не нужно:

– Бедное дитя! Такое пережить… Страшно представить!

Накал страстей усиливался из-за того, что Аарон сильно изменился: он не стремился более к посещению визитов, общению с людьми и соблюдению ряда различных норм – этикет стал для него, в большей своей части – пустым, ненужным, бесполезным. Конечно, он относился к людям с уважением их границ; но поведение его стало заметно «проще», по сравнению с остальной частью элиты.

Впоследствии всего – понять его смог лишь Дуглас. И все говорили, что одной только Богине известно, как ему удалось так близко подобраться к Аарону.

Наследника семьи Вескалис с тех самых пор мучали бессонница и ночные кошмары.

***

Из приоткрытого окна дул слабый, чуть прохладный ветер; он развевал невесомую шторку кремового цвета и приятно щекотал кожу в тех местах, до которых мог добраться. Аарон не обращал внимание на него: его думы были заняты тревогой, как будто старая рана вскрылась вновь и ныла, кровила, изливалась гноем… До рассвета оставалось немного: несколько часов, а в пепельнице лежало две докуренные сигары. На коленях мирно спал Элиот. Он понимал, что что-то не так, но лезть лишний раз не спешил: просыпался иногда, зевал, долго смотрел на своего хозяина и ложился обратно. Когда рука Аарона касалась его головы – тихо мурчал. Казалось, мужчина успокаивался немного в те моменты, когда гладил своего кота.

От чтения книг отвлекали мысли, работа тоже не шла. Вместо кошмаров этой ночью его преследовала память. Жестокая, беспощадная. Такая же, как и те люди, что решили навредить семье Вескалис, оставив за собой две могилы и искалеченную душу Аарона.

В груди давило, дыхание давалось с трудом и каждое движение грудной клетки отзывалось болью. Аарон не помнил, сколько чая с ромашкой и мятой уже выпил, но точно знал: он вообще не помогает. Не помог и стакан крепкого рома, не помогли и две сигары… Всё внутри него кричало, молило о помощи, но ждать её, увы, было неоткуда. Лишь он один нёс ответственность за свою жизнь, за отчий дом; за слуг, работу и Элиота.

Лишь он.

Один…

«Каждый, кто брал меня к себе – жалел об этом. Если, конечно, успевал…»

Стигматизация химер стала для людей чем-то абсолютно нормальным. Большую часть своей жизни, ещё с рождения, Элиот провёл на улице, скрываясь от «охотников», чему был несомненно рад: даже такая убогая жизнь была гораздо лучше пожизненного заточения. Без имени, без хозяина, без каких-либо оков, он научился выживать: спал на чердаках, где было потеплее, охотился на мелких животных, а иногда находил что-то между мясных и рыбных прилавков на рынке. Люди на него внимания особенно не обращали. Действительно, кому вообще нужен грязный заморыш, вроде него?