К счастью, эта воспитательница уже давно ничему не удивлялась: ни тому, что у корейца Миши Хвана папа мулат, а мама платиновая блондинка, ни тому, что у Мириам тапочки всегда одеты строго не на ту ногу и постоянно смотрят носками в разные стороны (словно находятся на боевом посту), и сколько их ни переобувай, они через какое-то время возвращаются в исходное положение, ни, наконец, тому, что вечно сопливая Людочка (стоит от неё отвернуться) ест аквариумных улиток.

Степанов-Ленин хлопот не доставлял: в коллектив вжился быстро, утром никогда не ревел и не цеплялся за подол маминого пальто, самостоятельно и с аппетитом ел, спал в тихий час и не приставал к воспитателям с дурацкими вопросами. Но зато, стоило его о чем-то спросить, сам всё охотно рассказывал: что за тётенька приходила за ним вчера, почему он укусил за щёку Вику, сколько его маме лет и что это у него на голове за странные наросты.

Впрочем, на последний вопрос он всегда выдавал замысловатые, как арабские сказки, разные ответы: то «это у нас наследственное, у мамы такие тоже есть, просто под причёской не видно»; то «когда совсем маленький был, застрял между прутьями кроватки, и пришлось делать операцию»; то «это не наросты, это две яблони пробиваются, бабушка ещё весной посадила»…

Но сколько опытные воспитательницы ни бились, они так и не смогли выудить его имени. Ребёнок только удивлённо на них смотрел.

– У всех есть имена. Вот меня, например, зовут Раиса Семёновна. А вот его зовут Петя… Петя, иди сюда. Петя, как тебя зовут?

– Петя, – заторможенно отвечал испуганный мальчик с деревянным кубиком в руках.

– Вот видишь! Иди, Петя, поиграй. А вон ту девочку зовут Людочка… Людочка, отойди от аквариума, сколько можно повторять! А как зовут тебя?

– Не знаю. Может, тоже Петя?

– Нет, это навряд ли, – не теряла профессионального терпения воспитательница. – Тебя наверняка зовут по-другому.

– А как? – удивлялся Степанов-Ленин.

– А вот этого я не знаю.

– А как зовут вон того мальчика?

– Это Валера Попов… Валерочка, уступи девочке! Возьми лучше самосвал.

– А его?

– А его зовут Саша Синицын.

– А вы знаете, как всех детей зовут?

– Конечно. Это моя работа.

– А почему вы тогда не знаете, как зовут меня?

– Потому что мне никто этого не сказал.

Раиса Семёновна понимала, что разговор вернулся в начальную точку, вздыхала и трепала золотистые кудряшки.

– Ну, ладно. Иди, поиграй. И всё же, откуда у тебя эти шишечки? Нет-нет, не отвечай. Это я просто так спросила. Кстати, а как тебя мама называет?

– Сын.

– Ну, хорошо. А бабушка?

– Внук.

– Тоже верно. А папу твоего как звали?

– У него много имён, но настоящего никто не знает, – начал отвечать Степанов-Ленин, но воспитательница только устало отмахнулась.

– Все-все, Степанов, иди, играй, иди… «Бедный ребёнок. И папа у него, скорее всего, уголовник»…

Имя нашлось примерно через четыре месяца. Само собой, словно потерянная связка ключей, вместе с серым свитером домашней вязки.

– Дети, это чей свитер? – окликнула группу Раиса Семёновна, поднимая брошенную вещь с пола раздевалки.

– Его! – дети дружно показывали на молчаливого Степанова-Ленина.

– Твой? – Раиса Семёновна отогнула ворот свитера и прочла бирку. – Боря М. А ты разве Боря М.?

– Свитер мой, значит, и имя моё, – Степанов-Ленин был как всегда не по годам логичен.

– Боримэ! Боримэ! – завопили радостно остальные дети.

Найденное имя стало самым ярким событием дня в насыщенной детсадовской жизни.

– Боримэ! – хихикали дети за обедом, расплёскивая из ложек суп.

– Боримэ! Боримэ! – приговаривали они, засыпая в тихий час, чтобы за время сна не забыть новое имя.