Он сделал ещё глоток и вернулся мыслями к жене.

«Не понимает и не одобряет».

С одной стороны, её можно понять. Когда весной они собирались пойти колонной от профсоюза портовых рабочих на митинг, никто и представить не мог, во что это выльется. Что они будут сидеть тут уже полтора месяца. Но ему объяснили – и он понял. Надо держаться, стоять до конца. Они уже продавили этих взяточников, добились отмены слушаний по выплатам ветеранам. Значит, могут добиться и всего остального.

«А она не понимает».

Кейнамарр отпил ещё глоток. Было немного обидно. Ведь он не бросил её и дом на произвол судьбы. Точно знал, что и от профсоюза и ещё откуда-то им приходит помощь. Что какие-то молодые эльфы обходят дома тех, кто сидит здесь, на площади. Разносят продукты, раздают пусть небольшие, но деньги. Расспрашивают о том, что нужно, помогают. Он знал, что протестующие сменяли друг друга, если в этом возникала нужда, но сам отказался. Был дома один-единственный раз, две недели назад, чтобы помыться, как следует, и выспаться на нормальной постели, а не на тюфяке в палатке. Жена тогда смотрела с надеждой, но он сказал – нет. Нужно назад. Пусть домой идут молодые, те, у кого есть малые дети. А он вернётся.

Будет стоять до конца.

Честно говоря, сидение на площади уже начинало утомлять его самого. Первые дни было шумно и весело. Они строили баррикады, ждали чего-то, слушали речи, готовились отбиваться от стражей, защищать своё право быть услышанными. Много пили. Он впервые за долгие годы снова чувствовал себя юным, в жилах клокотала энергия, воздух казался пряным и ароматным, как молодое вино на празднике Предзимья. Потом они узнали об отмене слушаний в Совете и ощутили невероятную эйфорию, вкус победы, возможностей, близких свершений.

А потом всё будто завязло.

Ораторы продолжали приходить, произносили зажигательные речи, но прежнего отклика уже не вызывали. Обитатели лагеря сменяли друг друга, но всё больше становилось таких, кто говорил, что отправится домой на день, максимум на два, а потом непременно вернётся – и не возвращался. Привычных лиц на площади становилось всё меньше. А знакомиться с новичками ему почему-то не хотелось. Слишком многие из них выглядели нездешними и говорили как-то иначе.

Но он был упрям. Раз решил, что останется – значит, так оно и будет.

Кейнамарр выпил ещё и посмотрел в другую сторону, на лагерь. На площади горели костры, вокруг них сидели эльфы, кто-то слонялся от одного огня к другому. Где-то хохотали, выкрикивали ругательства. Откуда-то доносилось пение. Пели старую, заунывную солдатскую песню.

«Ветераны».

С них всё началось. Сообща добились своего, отстояли их права. После этого они могли бы развернуться и уйти, решив, что их цель достигнута. Кто-то так и сделал. Но многие остались. Особенно эти, из самой «Партии ветеранов» – крепкие ребята, суровые и твёрдые. Как камень. За недели сидения здесь он познакомился со многими из них, послушал разговоры. Узнал много нового. Особенно про гоблинов. Эти мелкие уродливые создания и так никогда ему особо не нравились, а после того, что он услышал и прочёл в листовках, которые раздавали тут же…

«Нет уж, вот вернусь домой, и с тех пор его двери будут для вас закрыты. Пусть вам помогают такие же, как вы. Вас много, вы разбежались по всему свету. Вот и клянчите теперь помощь у своих братьев и сестёр, банкиров и купцов, нажившихся на разорении вашей собственной Родины! А я вам больше руки не подам. Никогда».

Он сделал несколько глотков, почувствовал, что в голове закружилась приятная хмельная карусель.

Посмотрел на саму баррикаду.