И вдруг осознал, что на ней кроме него нет ни одной живой души.

Это было странно.

Обычно на каждой баррикаде, закрывавшей выход на площадь с примыкавших улиц, несло вахту не меньше десятка наблюдателей. Порядок был уже устоявшимся за недели митинга, привычным. Дежурили по часам, сменяли друг друга. Кроме того, он отлично помнил, что когда подошёл сюда с бутылкой сидра и полез к стулу, здесь кто-то был. Вроде бы те молодые ребята, что обычно ходили с повязанными на нижнюю часть лица платками. Он их сначала в шутку называл «сопляки-романтики», но потом перестал, когда ему объяснили, что некоторые из них принадлежат к известным семьям и не хотят, чтобы их родители, кое-кто из которых заседал в Совете, узнали, что их сыновья встали на сторону народа.

Теперь же на баррикаде не было никого.

В душе шевельнулось беспокойство, Кейнамарр вытянул шею и приподнялся. За прилавком, со стороны пустой улицы послышался шорох. Он осторожно высунулся наружу.

Из бархатной темноты выскакивали фигуры, одетые в чёрное, головы и лица замотаны тряпками, только на рукавах белели повязанные ленты. В руках у нападающих были палки и бутылки с обмотанными тлеющей паклей горлышками.

Баррикада затряслась, когда десятки ног ударили по ней, взбираясь наверх. Кейнамарр вскочил на ноги – и растерялся. Звать на помощь? Бежать? Ударить бутылкой первого попавшегося противника по башке?

Над краем перевёрнутого прилавка возникла голова. В узкой щели между повязанными платками блеснули глаза, отразив костры, горевшие на площади. Кейнамарр перехватил бутылку за горлышко, замахнулся, не замечая, что сидр плещется наружу, течёт по руке, но сбоку уже вылетела дубинка, ударила его по предплечью. Он почувствовал острую боль и услышал хруст. Бутылка выскользнула из ладони, полетела в сторону, со звоном разбилась о стену здания. Тот, что карабкался со стороны прилавка, поднялся над ним по пояс и ткнул Кейнамарра кулаком под дых. Он согнулся и тут же следующим ударом его сшибли вниз. Он скатился с баррикады, несколько раз ударившись об острые углы мебели, затем грохнулся навзничь на булыжники мостовой. Удар вышиб из него дыхание, в глазах помутилось, но он успел увидеть на фоне чёрного неба дуги искр от пакли на бутылках, полетевших в сторону площади. Звякнуло, хлопнуло, со стороны лагеря протестующих пыхнуло оранжевое зарево, и заорали голоса. Чёрные фигуры нападавших соскакивали с баррикады и, перепрыгивая через Кейнамарра, неслись в ту сторону, размахивая дубинками. С его точки зрения, снизу, они выглядели перевёрнутыми и нелепыми, словно он видел дурной сон.

Затем в его глазах потемнело. Окончательно. Он потерял сознание и больше не увидел ничего. Ни того, как напавшие на лагерь штурмовики атаковали и избили тех, кто оказался на этом краю площади, громя попутно всё, что попадалось под руку. Как тут же ушли обратно, за баррикаду, в темноту ночи, пока к месту нападения не успела подойти помощь. Как горели палатки, и пылала сама баррикада. Вместе с тем замечательным и удобным стулом, который ему так нравился.

Руддрайг Бриттгерн дождался, пока его боевики высадятся из грузовых закрытых экипажей и построятся перед ними. Грузовики принадлежали разным предприятиям и были любезно предоставлены в качестве «акта поддержки» их владельцами. Все фирмы были известными, никому не пришло бы в голову останавливать их фургоны для проверки.

Полувоенную дисциплину в «Союзе действия» Бриттгерн придумал и ввёл сам. И страшно гордился собственной идеей. Нет лучшего способа держать молодняк в узде, чем выстроить его в шеренгу. Ясно давая понять, кто тут старший, а кто подчинённый. Начни разговаривать с ними на равных, и завтра у них появится желание обсуждать твои приказы, а послезавтра они вообще решат, что лучше знают, как надо вести дела.