Наступило продолжительное молчание, во время которого Хагенбах, по вполне понятной причине, снова потянулся за бутылкой шотландского виски. Бутылка быстро опустела. Наконец Ричардс вынес свое суждение:

– Этот человек сумасшедший. Совершенно, совершенно сумасшедший.

Какое-то время никто не пытался возражать ему. Именно на Ричардсе, временно исполняющем обязанности руководителя страны, лежало бремя принятия решений. Но, кроме своего замечания о психической нестабильности Ревсона, вице-президент был не в настроении принимать какие-либо решения. Тогда Хагенбах взял дело в свои руки.

– Ревсон мыслит, вероятно, куда более здраво, чем любой из нас. У него блестящий ум, и он уже не раз доказал нам это. Просто у него не было времени вдаваться в детали. В конце концов, у кого-нибудь из вас есть идея получше? Позвольте уточнить вопрос: есть ли у кого-нибудь из вас хоть какая-нибудь идея?

Если у кого-то и была идея, то он ее успешно скрывал.

– Хендрикс, свяжитесь с заместителем мэра и с начальником пожарной службы. Пусть устроят эти пожары. А как насчет фейерверка?

Хендрикс улыбнулся:

– Фейерверки запрещены в Сан-Франциско с тысяча девятьсот шестого года[11]. Однако совершенно случайно мы знаем одну подпольную фабрику в китайском квартале, выпускающую все, что нужно для подобных развлечений. Ее владелец не откажется помочь полиции.

Ричардс покачал головой:

– Сумасшествие! Полное сумасшествие!

Далеко над морем вспыхнули первые слабые вспышки молнии, и оттуда донесся отдаленный раскат грома. Отдохнувшая, хотя и немного бледная Эйприл Уэнсди, стоявшая рядом с Ревсоном на середине моста, взглянула в мрачное темно-синее небо и сказала:

– Похоже, ночь сегодня будет еще та.

– Мне тоже так кажется, – согласился Ревсон и взял девушку за руку. – Вы боитесь грозы так же, как и всего остального на свете?

– Мне бы очень не хотелось оставаться на мосту во время бури.

– Этому мосту почти сорок лет. Вряд ли он рухнет сегодня ночью. – Он посмотрел вверх, откуда прилетели первые крупные капли дождя. – А вот мокнуть мне совсем не хочется. Пойдемте отсюда.

Они заняли свои места в головном автобусе: Эйприл – у окна, Ревсон – у прохода. Через несколько минут автобус был полон, а еще через полчаса большинство его обитателей дремали или даже спали. Над каждым креслом имелось индивидуальное освещение для чтения, но почти везде лампочки оказались очень слабыми или вообще не горели. Ничего не было видно, и делать было абсолютно нечего. День выдался долгим, утомительным и во многих смыслах убийственным для нервной системы. Поэтому сон стал не только желательным, но и неизбежным исходом. А монотонный звук дождя, барабанившего по крыше, обладал особым усыпляющим эффектом.

Да, дождь действительно барабанил, и это было неоспоримо. Он постепенно усиливался с тех самых пор, как пассажиры вошли в автобус, и сейчас превратился в ливень. Гроза приближалась, раскаты грома становились все яростнее. Однако ни дождь, ни гром, ни молнии не могли помешать Ковальски выполнять его долг. Он обещал Брэнсону всю ночь не спускать глаз с Ревсона и собирался сдержать слово. Каждые пятнадцать минут молодой человек заходил в автобус, бросал взгляд на Ревсона, перебрасывался несколькими словами с Бартлетом, сидевшим на страже рядом с местом водителя, и уходил. Во всем автобусе, кроме Ревсона, бодрствовал только один Бартлет, и главным образом из-за частых визитов Ковальски. Ревсон случайно подслушал, как Бартлет по телефону спрашивал, скоро ли его сменят, и получил ответ, что смена придет не раньше часа ночи. Ревсона это вполне устраивало.