Брэнсон и его люди искали не то и не там. Им следовало обыскать начальника полиции Хендрикса, прежде чем отпускать его с моста.

Хагенбах, Мильтон, Картер, Ньюсон и Квори сидели вокруг длинного стола в автобусе, из которого велись переговоры с мостом. В шкафчике на боковой стене стояло множество бутылок со спиртным, и, судя по уровню жидкости в них и в стаканах, стоящих перед пятью членами переговорного комитета, бутылки эти выполняли отнюдь не декоративную роль. Все пятеро старательно занимались двумя вещами: не смотрели друг на друга и не разговаривали друг с другом. Их взоры не отрывались от захватывающего зрелища на дне стаканов. По сравнению с этой компанией похоронный зал можно было бы считать оживленным пассажем.

В головной части автобуса раздался тихий звонок. Полицейский, сидевший перед целой батареей телефонов, поднял трубку и вполголоса заговорил, затем повернулся и сказал:

– Мистер Квори, это Вашингтон.

Квори встал с видом французского аристократа, отправляющегося на гильотину, и подошел к телефону. Его реплики больше напоминали унылое мычание. Наконец он сказал: «Да, как планировалось», вернулся к столу и плюхнулся на свое место.

– Деньги приготовлены, на случай если они понадобятся.

– А вы думаете, они могут не понадобиться? – мрачно осведомился Мильтон.

– Казначейство согласно, что мы должны задержать перевод денег еще на двадцать четыре часа.

Настроение у Мильтона не улучшилось.

– По шкале Брэнсона это означает, что сумма возрастет почти на пятьдесят миллионов долларов. Мелочи по сравнению с тем, что он запросил. – Он сделал обреченную на неудачу попытку улыбнуться. – Кто знает, может быть, за это время у одного из наших великих умов появится блестящая идея…

Он оборвал себя и погрузился в молчание, которое никому не хотелось прерывать. Хагенбах взял бутылку виски, налил себе, добавил льда и пустил бутылку по кругу. Вся компания вернулась к скорбному изучению своих стаканов.

Бутылка недолго оставалась невостребованной. Вошли Ричардс и Хендрикс и, не говоря ни слова, тяжело опустились на два свободных места. Вице-президент потянулся к бутылке на мгновение раньше начальника полиции.

– Как мы выглядели в последней телепередаче? – спросил Ричардс.

– Ужасно! Но еще ужаснее то, что мы сидим здесь всемером и никому ничего не приходит в голову! – Мильтон вздохнул. – Семь лучших умов, призванных властью и законом для разрешения этого дела. И все, что мы можем, – это пить виски. Ни у кого нет ни одной идеи.

– Думаю, у Ревсона идеи есть, – заметил Хендрикс. Он выудил из носка клочок бумаги и передал его Хагенбаху. – Это для вас.

Хагенбах развернул записку, выругался и крикнул оператору:

– Мой декодер, быстро!

Он снова с головой ушел в работу и, вполне предсказуемо, обратился с расспросами к Хендриксу (у Ричардса он не стал бы спрашивать даже, который теперь час):

– Как там дела? Есть что-то, чего мы не знаем? Почему умер Хансен?

– Грубо говоря, из-за голода и жадности. Он схватил поднос с едой, прежде чем его успели предупредить, как определять плохие подносы.

– Бедняга всегда отличался прожорливостью, – вздохнул Мильтон. – Видимо, у него были какие-то неполадки с обменом веществ. О мертвых принято говорить только хорошее, однако я часто намекал Хансену, что он роет себе могилу собственными зубами. Так и вышло.

– Значит, Ревсон не виноват?

– Никто вообще не виноват. Хуже другое. Ревсон под подозрением. Брэнсон, как нам известно, очень умен, и он уверен, что на мосту работает агент ФБР. Почти настолько же он уверен, что это Ревсон. Думаю, этот человек руководствуется инстинктом. Ему нечего предъявить Ревсону.