– Зачем здесь спереди большая красная печать?

– Здесь не только эта красная печать. Весь комплект герметично запечатан. А перед тем как его запечатали, внутреннюю поверхность ящика и все содержащееся в нем оборудование тщательно простерилизовали. Никто не станет вводить нестерильную иглу в сердце пациента.

– Что произойдет, если я сломаю печать?

– С вами – ничего, но с точки зрения персонала любой больницы вы совершите смертный грех. Содержимое станет бесполезным. А ведь вы так обращаетесь с президентом, что он здесь первый на очереди за сердечным приступом.

О’Хара остро осознавал, что баллончик с аэрозолем находится в нескольких сантиметрах от его руки. Если Брэнсон взломает печать и начнет рыться в ящике, придется не раздумывая пустить баллончик в ход: вряд ли этого типа стоит считать неспособным с первого взгляда распознать пневматический пистолет с цианидом.

Лицо Брэнсона оставалось непроницаемым.

– Вы думаете, что президент…

– Я скорее откажусь от своей лицензии врача, чем стану давать прогнозы относительно здоровья президента. Насмехаясь над ним и публично унижая, вы уже дважды довели его до состояния, близкого к апоплексическому удару. Третий раз может его доконать. Ну что ж, ломайте эту чертову печать. Что такое для вас еще одна смерть?

– За всю мою жизнь из-за меня не погиб ни один человек, – сказал Брэнсон и, не добавив ни слова, неожиданно покинул машину.

О’Хара подошел к задней дверце и задумчиво посмотрел ему в спину. Встретившись по пути с Ревсоном, Брэнсон не удостоил журналиста ни словом, ни взглядом, что было уж совсем не в его характере: он постоянно поглядывал на всех с подозрением, обычно без каких-либо причин. Ревсон удивленно обернулся на него и быстро зашагал к машине «скорой помощи».

– Вас тоже только что пропустили через жернова? – спросил он у О’Хары.

– И не говорите! – выразительно произнес доктор. – Значит, и вас обыскали?

– Не меня. Меня обыскивали столько раз, что им это уже надоело. А вот всех остальных обыскали, причем очень тщательно. Я слышал, как некоторые в знак протеста визжали прямо-таки по-бабьи. – Ревсон посмотрел вслед удалявшемуся Брэнсону. – Кажется, наш выдающийся ум полностью погружен в раздумья.

– Перед уходом он вел себя довольно странно.

– Поиски не увенчались успехом?

– Да.

– И что, он даже не заглянул в ваш запечатанный ящик?

– Именно тогда он и стал вести себя странно. Я был абсолютно уверен, что он вот-вот взломает печать, и сказал ему, что, нарушив герметичность, он сделает бесполезным этот комплект. Я также заметил, что, по моему мнению, президент – первый кандидат на сердечный приступ и что виноват в этом Брэнсон. Тут он сразу дал задний ход.

– Ничего удивительного. Не хочет терять своего главного заложника.

– У меня создалось другое впечатление. Кстати, его последние слова тоже были странными: он сказал, что за всю его жизнь из-за него не погиб ни один человек.

– Насколько мне известно, это правда. Наверное, он просто не хочет портить свой послужной список.

– Все может быть, все может быть.

Но озадаченное выражение не покинуло физиономию доктора О’Хары.

Ван Эффен внимательно посмотрел на Брэнсона, умело скрывая любопытство. Ему показалось, что обычная кипучая энергия его шефа чуточку приугасла.

– Ну, как вы нашли «скорую помощь» и доброго доктора? Все чисто? – спросил он.

– Машина чиста. Черт возьми, я совсем забыл проверить самого О’Хару!

Ван Эффен улыбнулся:

– Вполне понятно. Кто бы усомнился в этом оплоте высокой нравственности? Пожалуй, я сам им займусь.

– А как дела у вас?

– Обыском занимались десять человек. Мы были очень дотошны – и стали крайне непопулярны. Если бы на мосту был серебряный доллар, мы бы его нашли. Но обыск ничего не дал.