Мы с Нормой спрыгнули с подножки «тормоза» на землю. Тут она уже была тронута провеснью и кое-где, под обтаявшим, словно кем обдышанным сугробом, слюденисто поблескивала вода. Но наст еще держал, и мы пошли с Нормой в гору, сперва чтобы согреться, потом, если откровенно, мне вдруг захотелось посмотреть на город с любимой мной в детстве верхотуры.

Идти было трудно, потому что одна воронка примыкала к другой, рытвины шли и вдоль, и поперек, а окопы – разного профиля – чуть ли встречались не на каждом шагу. Где и кто тут держал оборону, понять было невозможно. А вообще-то земля так старательно, хотя и хаотично, была перепахана бранным металлом, что даже не верилось, что на ней кто-то мог уцелеть.

Я попытался представить, как впереди своего взвода, крича что-то своим обугленным ртом, бежал Иван Инокентьевич Федотов. Бежал, может, по этому самому месту и где-то тут споткнулся, вернее, подумал, что споткнулся, а на самом деле упал, сраженный насмерть. «И – не дыхнул!» – говорил раньше о мгновенной смерти Савелий Кузьмич.

Но о нем, как я понял, мой плач впереди.

Мы забрались на вершину кургана. В отмяклом воздухе явно пахло весной. И, видимо, этот дух опушил невесть как попавшую сюда красноталину с единственной заячьей лапкой. Она выхлестнулась из пробитой немецкой каски.

Издали город казался черным крошевом, таким, какое видишь из вагона, когда смотришь под насыпь на стремительно проносящуюся придорожину, усыпанную щербатым щебнем.

Приближенные недалеким расстоянием, стояли обрубки труб завода «Красный Октябрь», а между ними высились обглоданные огнем и металлом уцелевшие корпуса цехов.

И вдруг меня охватил ужас. Нет, я не мог сказать, чего именно испугался. Просто стало жутко от тишины, оттого, что земля под ногой не вздрагивает и не пытается провалиться в тартарары. Все замерло на каком-то отчаянном крике. Ощерилось развалинами, ощетинилось щербатым кирпичом, осклизло выблеснутыми наземь стеклами.

Я не знаю, сколько длилось это оцепенение. Но спугнул его живой гудок. Это, наверно, подал голос тот самый паровоз, который вел наш состав и, одышечно двоша, остановился перед закрытым семафором.

Я сделал глубокий вдох, тряхнул плечами, словно сваливая тот озноб, что угнездился между лопаток и стал медленно спускать вниз.

Сколько тут, действительно, лежало вокруг металла! Вот наполовину разорвавшийся снаряд, как только что выпотрошенный карась. А чуть дальше – пулемет с погнутым стволом. Наверно, про такое ружье, подшучивая друг над другом, говорили те бойцы, которыми командовал Федотов. Вот винтовка, ложа у которой искромсано так, словно его изрубили топором. А это что-то новое: большущая бадейка с железными завитушками. Я потрогал ее рукой, повертел так и этак, но не сумел понять, что же это за штуковина. Явно не цветы в нее устанавливали, хотя для такого обихода она больше подходила. Дна, правда, у нее не было.

Хорошо, что ужас отпустил меня, а то бы я, наверно, умер со страха, когда на ровном месте, вдруг ни с того ни с сего, провалился сквозь землю. В буквальном смысле. Только наступил на что-то мягкое.

Вылез наружу, не затеняя собой, заглянул внутрь. Явно какое-то сооружение. Только подземное. Спустился я в ту яму снова, ход, что вел в сторону, заметил. Протиснулся в него и очутился в довольно просторном помещении. Чиркнув зажигалкой, я осмотрелся. Это был блиндаж, потолок которого составляли накатные бревна, правда подбитые коврами. Кстати, ковры были и на полу, и на стенах. А в углу было свалено несколько пуховых перин.

Норма поскуливала наверху, не решаясь идти за мной без приказа.