«Однажды – один-один, однажды – два-два…» – пошел вслух долдонить Мулька, а я только теперь по-настоящему расслабился, поняв, что не прогонят.

А в это время тот мужик, что плел сеть из проволоки, выглянул в окно и произнес:

«Сухарь, кажись, сюда чапает!»

Я не знал, кто такой Сухарь, но по голосу помощника машиниста, как я определил должность молодого мужика, понял, что это тот, кого мы с Нормой должны опасаться.

«Может, маслом на порожки хлюпнуть, – предложил Мулька, – чтоб не взлез?»

Старик не одобрил:

«Нехай лезет! – И мне: – Пойди послухай, о чем уголек молчит».

Мы с Нормой выскочили на тендер и улеглись за кучей угля.

«Перфилич! – позвал Сухарь снизу, как я догадался, старика. – Зябнуть я чего-то на тормозе стал. Наверно, до утра тут у вас перебуду».

«Нук что ж, – ответил машинист. – Залазь, у тебя весь поезд в подчинении. И на трубе, коль захочешь, ехать можешь».

«Ну вот мы и прокатились в тепле!» – шепчу я Норме, а сам начинаю вспоминать, где же на тендере металлические приступки, чтобы нам слезть на землю.

А Сухарь, видно, к тому времени влез в кабину, потому как Перфилич прикрикнул на своего помощника:

«Санек, ну чего ты возишься! Дай человеку на что сесть!»

Помощник появился на тендере, погромыхал чем-то тяжелым и ушел. А мне подумалось, что все трое давно забыли про нас с Нормой и сейчас ублажают какого-то своего начальника. Но какого? Может, это старший кондуктор. Тогда последний «тормоз» должен быть пустым. Вот бы разведать.

Дежурный или кто-то другой, видимо, принес жезл, а на словах предупредил, что впереди – в двух местах – меняют пути.

«Значит, пора!» – говорю я Норме и начинаю пробираться в угол, где, как назло, почти доверху насыпано угля. И, как взберусь я туда, меня наверняка заметят стрелки, которые охраняют состав.

И вдруг я услышал голос Мульки:

«Гляди, гляди, бежит!»

«Кто?» – кажется, вырывается одновременно у Сухаря и Санька.

«Ну эти свово не упустят», – говорит Перфилич, видимо тоже выглянув в окно и увидев тех, на кого указал Мулька.

«Вот черти полосатые! – ругается Сухарь и, видимо, начинает вылазить из кабины. – За сколь время один раз собрался проехать в тепле».

«Ну и пусть их едут! – подает голос Санек. – Не надо бы, сидели бы дома, прищемив хвост. А то какая-то недоля гонит».

«Недоля! – передразнивает его – уже снизу – Сухарь. – Делать им нечего. Вот они туды-суды мычутся».

И он пошел, смачно хрустя, видимо, вылупившимся из-под песка гравием.

«Ну не застыли вы тут?» – появилась надо мной голова старика в панамке.

Мы с Нормой снова юркнули в кабину.

«Давай гудок!» – приказал Перфилич Саньку.

Паровоз басовито прогудел.

«Ну чего он там? – спрашивает Перфилич Мульку. – Второй раз туда-сюда проматнулся!»

«Это хорошо, – одобрил он, – жиру скорей нагуляет», – и все трое беззлобно рассмеялись.

Только когда у меня от свидания с угольком чуть не пошел дым из того места, на которое намекал Мулька, он, меняя меня у огненного творила, признался:

«А это я все придумал! Сухарь страсть как не любит, когда кто-то на его поезде проедет. Аж высох от своего зловредства. А мы людей помаленечку возим. Ведь зря сейчас никто не поедет», – совсем по-взрослому заключил он.

Много еще пришлось нам с Нормой сменить поездов, но эту теплую – хотя и не в полной вольготе – ночь я запомнил на всю жизнь. И этих замечательных людей: Перфилича, неизвестно зачем вырядившегося в детскую панамку, Санька, постоянно плетущего мышеловки из проволоки, и, конечно же, Мульку, старающегося говорить по-взрослому мудрено.

…Поезд остановился у Мамаева кургана, и, видимо, стрелок-охранник крикнул откуда-то с верхотуры: «Семафор закрыт!»