В мастерской мне пришлось самому оборачивать картину в плотную ткань, выставив притом слугу за двери и приказав никуда не уходить. С этим уточка испуганно на меня вытаращилась, выжидая дальнейших действий.

– Итак, хочу серьезно говорить с вами, Татьяна Дмитриевна, так что прекратите кривляться, – серьезно и даже грубо начал я, отчего графиня оскорбленно вытянулась и вскинула головой.

– Не сделала ничего плохого, чтобы вы были так резки со мной.

– Простите… – осекся мой голос, заговорив мягче: – Первое, о чем желаю сказать, я рад, что вы доверили мне реставрацию картины вашего отца, работа идет полным ходом и почти завершена. Второе, все-таки в душе моей созрела небольшая к вам просьба. Вижу, что нравлюсь вам, посему мне бы хотелось пригласить вас послезавтра на балет. Пусть это будет моим вторым извинением и просто подарком. На том и покончим.

– Решительно не понимаю, за что должна вас простить.

– Не могу сказать; мне ужасно стыдно. Пожалуйста, согласитесь на мое предложение.

– А с чего вы взяли, что вы мне нравитесь? – возмутилась девочка.

Реакция Татьяны повергла меня в изумление. Пока старался подобрать слова в оправдание, она окинула меня наглым взглядом, от которого я совсем потерялся и сделался робким.

– Возможно, я бы хотел вам нравиться и, в целом, желал бы вообще хоть кому-то по-настоящему нравиться. Знаете, вот как в книгах или розовых мечтах? Вот так желал бы нравиться, – признался я, на что девочка опустила заслезившиеся глаза в пол.

– Адольф, я хочу вам признаться… – начала Татьяна, но внезапно появившаяся г-жа Уткина грубо оборвала все ее начинания.

– Я так и знала! Любовь творит чудеса: лакей давно снаружи! – будто бы чем-то веселясь, восклицала Анна Сергеевна. – Ну, что происходит? Нехорошо оставаться наедине с юной девицей, князь.

– Лакей недавно вышел… – дрожащим голоском вступилась Татьяна. – Г-н де Вьен предложил мне послезавтра балет; ответила, что подумаю, и собиралась идти…

– Зачем думать? Ты со мной посоветоваться хотела? Ну мы согласны и с удовольствием явимся, г-н де Вьен. Благодарим вас за приглашение.

– Славно… – устало выдал мой голос.

– Да! А мы уже отбываем; поздно! Елизаровы останутся с вами еще на час. Сергей Михайлович не на шутку сцепился с вашим отцом в бильярд.

– В таком случае до свидания, Анна Сергеевна, – раскланивался я.

Г-жа Уткина только кивнула с притворной благосклонностью и увела дочь из мастерской. Поначалу, словно уснув на месте, я безучастно глядел перед собою, ни о чем не думая и не тревожась, но где-то внутри, в недрах души, упорно зарождалось ощущение, будто вокруг меня разворачивается самый настоящий спектакль, в главные роли которого выбрали уточкину семью. Но делать было нечего, строить предположения мне было лень, и я ушел к себе в кабинет, где сначала полежал на диване, а потом встал у камина. Наблюдая за дровами, что сладко похрустывали изломом сахарного печенья, я думал: «вот, что такое любовь – камин; вслушиваешься в его теплое дыхание, и становится так благостно на душе, что хочется греться и согревать своим внутренним светом всю округу». Как только решился начать записи тебе, дневник, в кабинет раздался стук.

– Не помешала? – появилась голова г-жи Елизаровой. – Сегодня особенно холодная ночь, милый князь.

– Да… – односложно согласился я, все так же любуясь искорками дров, и, немного постояв, сообразил, что княгиня пришла на разговор: – Прошу, не стесняйтесь, Елизавета Павловна, проходите погреться.

Княгиня тихо подобралась и протянула руки к огню. Мне стало неудобно, что мы слишком рядом, я невольно двинулся в сторону, сохраняя дистанцию вытянутой руки. Тишина загадочно трепетала. Невольно я засмотрелся на княгиню: исходящий от камина яркий оранжевый свет оживил ее точеное чело, но вскорости осек себя: «что за глупое поведение: засматриваться на человека, которого знаешь три секунды?». Елизавета Павловна с интересом взглянула на меня, будто предыдущая фраза была поднята на слух. Сперва я робко отвел взгляд на камин, но от этого княгиня лишь более заинтересовалась и поворотилась в мою сторону.