– Где стояли пулеметы, сын глупой собаки?

– Один за Черными Камнями, другой – на противоположном склоне, в пещере.

– Где стояли пулеметы в прошлый раз?

– Там же, саиб…

– Ты сам поймешь или тебе объяснить, почему первой же очередью сарбазы заставили замолчать оба твои пулемета? Тебя, дохлый шакал, разве не учили, что позицию все время нужно менять?!

Командир отряда молчал. Он был убежден, что дело не в позиции. Просто люди переставали бояться моджахедов.

– Ты понимаешь, что происходит? – кричал Сайфуддин. – Теперь они будут рассказывать, что по дороге можно ехать и ничего не бояться. А появятся, как они нас называют, душманы – взять палку, выйти из машин, и люди Сайфуддина побегут в горы, как перепуганные овцы!

– Мы сожгли три машины, саиб, и бронетранспортер, – вставил командир отряда.

– Три машины! И это на тридцать человек, десять гранатометов и два пулемета!

Сайфуддин никак не мог успокоиться, а нужно было принимать решение. Жизнь моджахеда была в его руках. Главарь щелкнул пальцами. Вбежали трое телохранителей, которые выполняли и обязанности палачей.

– Увести.

Телохранители не поняли. Обычно Сайфуддин отдавал приказы о расстреле другими словами.

– Увести! – громко повторил хан. – До вечера.

Оставшись один, полевой командир взял с маленького инкрустированного столика помятый номер газеты и еще раз прочитал то место, где говорилось, что часть хлеба, купленного в Советском Союзе, будет роздана беднякам и многодетным семьям бесплатно. «Это пострашнее взрыва пятисоткилограммовой бомбы в центре моего лагеря».

В шатер бесшумно вошел немой лазутчик Шариф. Его черные глаза стали еще больше. Он сел у входа, не ожидая приглашения. Шарифу это позволялось, как и разрешалось ему входить в палатку в любое время. Скрестив по-восточному ноги, маленький лазутчик ждал вопросов.

– Нашел ли ты караван? Встретил ли ты кого-нибудь из моих людей? Видел ли ишаков?

Шариф вынул из-за пазухи веревку с кисточкой на конце и протянул ее хану. Сайфуддин брезгливо поморщился:

– Зачем ты принес эту нечисть?

Когда он разглядел, что в руке у Шарифа хвост ишака, лицо его пожелтело.

– Сколько мертвых ишаков ты видел?

Шариф пальцами показал – три.

– Пушки? Шурави или сарбазы?

Шариф помотал головой – нет.

– Что еще ты принес?

Шариф вытянул руку. На маленькой коричневой ладони лежали пять ярко-красных гильз.

– Английский «бур»! – узнал Сайфуддин-хан. – Любимое оружие моджахедов.

Он сел, отвернулся и запустил руку в бороду, что говорило о его сильном волнении.

– Когда же, наконец, воины Хекматьяра перестанут нападать на моджахедов Раббани? Договорились же в Пакистане – воевать вместе. Враг у нас общий… Не-е-ет… Нам никогда не победить в этой войне. Я очень обиделся на того, кто это сделал.

Сайфуддин снова повернулся к разведчику:

– Ты ночевал у пастухов?

Шариф кивнул головой.

– Что-нибудь слышал?

Да, Шариф слышал.

Сайфуддин стал медленно перечислять имена полевых командиров, которые могли отбить его караван. Немой сидел, опустив глаза. Когда хан произнес имя Закира Мамада, Шариф резко вскинул голову.

– Закир Мамад! – вскричал Сайфуддин. – Обида на тебя будет есть мою печень, пока у меня на глазах тебе не сломают хребет. Ты хочешь получить миллионы за сбитые самолеты, а потеряешь жизнь. Смерть тебе, нарушившему священную заповедь: «Не бери чужого!»

Сайфуддину нужен был совет.

Нет, как разделаться с Закиром Мамедом, он знал сам. Как быть с хлебом?

В отряде был иностранный советник – рыжеватый, с хитрыми глазами. Кобра, как прозвал его Сайфуддин, был американцем, сотрудником Центрального разведывательного управления. Об этом полевой командир узнал от своих людей в Пакистане.