– Толик мой такой же. Вот прямо мой Толик, – вздохнула Зиночка. При воспоминании об Анатолии, таком родном когда-то и таком далёком сейчас, у Зинки сжалось сердце. Но в этот момент вся компания захохотала над анекдотом, который пропустила Зинка, увлёкшись своими мыслями.

Подруги постепенно расходились по домам, по своим калиткам. Валентин проводил Зиночку до самого её дома. Зинаида привычно бросила взгляд на дырочки почтового ящика. Почтовый ящик снова скучал. У калитки пахнуло ароматом цветущей сирени, где-то вдалеке раздавались звуки гитары, и местные подростки нестройно напевали знакомую песню. В доме Зинки горело одно окно, кухонное. – Мама, конечно, не спит, ждет. Сейчас выспрашивать будет. Расскажу ей про него, – подумала Зинаида. Повисла неловкая пауза, в тишине которой заливисто запел местный соловей, приглашая к разговору.

– Посидим полчасика? Такой вечер теплый, – предложил кавалер, взяв Зиночку за руку и снова смущаясь. Зинка испуганно убрала руку из теплой ладони Валентина, и пара присела на лавочку на полчасика, как договаривались. А потом ещё полчасика, и вот уже рассвет погасил яркое кухонное окно. Мать Вера облегчённо вздохнула, услышав приглушённые голоса у калитки, узнавая голос дочери и изо всех сил прислушиваясь к мягкому мужскому баритону незнакомца.

С первыми петухами Зинка опомнилась, что полчасика пролетели незаметно, и пора бы домой, в тёплую постель. Валентин галантно проводил новую знакомую через калитку и, оглянувшись и помахав рукой, улыбаясь своим новым мыслям, бодро пошёл к своему дому через улицу, насвистывая Черного кота, которого ненавидел и с которым не ладил весь дом.

Дома Зинка прошла на цыпочках через сени, задев неуклюже пустое ведро. Поймала его, шипя, ругаясь и хихикая. Тихонько открыла дверь в свою комнатку, та предательски скрипнула в ответ. Неуклюже стянула с себя новое платье, закинула под кровать югославские «лодочки» с ободранным носом подальше от глаз матери и от своих, чтоб не расстраиваться, и юркнула под одеяло. Сон как корова языком слизала. Не шёл. Зинка лежала, гоняла в голове всякие мысли, что- то вспоминала из прошлых лет, какие-то обрывки этой ночи приходили на ум сквозь дрёму. Через одеяло, натянутое на ухо, доносились утренние звуки улицы. Уже вовсю горланили петухи, у кого- то блеяла коза, скрипели калитки. Громкая струя воды звонко ударила в пустое ведро на колонке возле их дома. Начинался новый день, и Зинаида провалилась в сон, убаюканная его звуками и новыми надеждами.

Разбудили Зинку кастрюли и сковородки, нарочито громко бряцающие на кухне в руках матери Веры, сгорающей от нетерпения и любопытства.

– Спит она! Нет бы о матери подумать! Мать всю ночь не спала, всё ждала, когда уже войдет да ляжет, свет потушит. Нагорело, поди, чертову кучу денег за ночь-то! – бурчала да причитала себе под нос Вера, радуясь в душе, что дочка всё же вышла в люди и едва поспевая вытирать руки о передник, ставить и снимать с плиты кастрюли да сковородки с шипящим в подсолнечном масле лучком для будущих щей на кусочке свинины. С продуктами в те годы было туго, да у Григория везде и всюду работали знакомые со времен его председательства в колхозе. То мяса с мясокомбината городского передадут, то овощей справных с базы предложат. А то и хлеба горячего привезут по знакомству с местного хлебозавода, проезжая мимо.

Зинка окончательно проснулась от кухонной симфонии и, вся недовольная, выкатилась в мятой ситцевой ночной рубахе на кухню. Её модная прическа бабетта, такая шикарная накануне и лихо подпорченная огромной перьевой подушкой за короткую ночь, торчала набок, словно корона принцессы. На ногах Зинаиды красовались старые стоптанные тапки времён царя Гороха.