– А что насчёт дьявольщины?

Жюль остановился.

– Чегощины?

– С демонами – имели дело?

С воздухом после этих слов могло произойти всё что угодно, а он взял – и сгустился. И тени – их ведь не просили! – будто бы увеличились. От реки вместе со всплесками послышался шёпот. А сама вода – она что, и впрямь почернела? И жутко при этом стало, и холодно, и голодно (несмотря на столь крепкий ужин). Первым порывом Жюля на вопрос о демонах было ответить что-то о плохих людях в целом. Мол – да, имею с ними дело ежедневно. А потом перейти на комплимент – вы-то дескать, конечно же, не такой. Но Рихтер, громоздкая его фигура в свете луны и искренние, почти детские глаза говорили об одном: в своём вопросе он серьёзен и прямолинеен. И о демонах он говорит о тех самых.

– Я принимал участие в процессе экзорцизма – проговорил Жюль. – Это было в Венгрии, года два назад. Девочка вела себя странно, родители переживали. Я согласился помочь… – Он тяжело вздохнул. – Оказалось, что в девочку вселился не чёрт, а слонёнок. Плюшевый. Она так придумала и до конца отыгрывала свою фантазию.

Рихтер покачал головой. Не убедила его эта история. Не плюшевые медведи тревожили его барменский ум.

– А о Фаусте слыхали? – спросил он.

– О «Фаусте» Гёте?

– Нет. Просто о Фаусте.

– О «Докторе Фаустусе» Манна?

– Нет же! Просто о Фаусте. О докторе Фаусте. Гёте и Манн написали художественные интерпретации его жития, но Фауст – это фольклор по сути своей. Легенда о человеке, продавшем душу дьяволу. Пусть и основанная на реальной личности (о которой, впрочем, известно не так уж много).

– За сколько?

– Что, простите?

– За сколько денег продал?

В голове завопил Джон: «Жюль, хватит прикидываться дураком!». И тем самым слегка остудил юмористические порывы Жюля. Впрочем, оставалось только догадываться, где тот шутил, а где говорил искренне.

– Дело не в деньгах, а в чём-то гораздо, гораздо большем, – сказал Рихтер. – Мефистофель даровал Фаусту Силу – с большой буквы «С». О такой средневековые алхимики и мечтать не смели. Силу проникать в тайны бытия, заглядывать в структуру Мироздания, ощущать себя на вершине блаженства… Помимо этого Фауст, говорят, летал по городам Германии, подсматривал в окна и читал чужие мысли.

– То в окна, то в мироздание. Какой молодец!

– Послушайте, Жюль. Прежде чем я расскажу вам то, что собираюсь рассказать, я хочу быть уверенным…

– В чём?

– …в том, что вы воспримете это серьёзно. Не поднимете меня на смех. Не будете юморить. Хотя бы на минутку допустите, что всё это – правда.

– Я обещаю, – честно сказал Жюль. И, замявшись, переспросил, – Вы – Фауст?

– О, что вы, нет… – Рихтер отвернулся к воде. Задумался. – Однако же… видите ли…

Слова давались ему нелегко. Словно штанга для новичка в тренажёрном зале.

– Я допускаю, что Фауст реален. Мало того: что он по-прежнему жив. В тусклом свете за шторами; в шорохе за углом; в том, как ухмыляется тьма, когда ты нет-нет да начинаешь её опасаться. Фауст – везде. И если раньше я заставлял себя думать, что это игра моего воображения, то недавно всё изменилось.

«Он протрезвел?» – ехидно спросил Джон.

«Подожди, Джон! Не мешай» – строго велел Жюль. И добавил вслух:

– Я слушаю.

– Всё началось с подков… Сейчас объясню. Был полдень. Я пришёл в бар, чтобы подготовиться к ланчу. Помню, что был расстроен, и…

– Простите, – перебил его Жюль. – Почему вы были расстроены? Важна каждая мелочь!

– Не думаю, что эта действительно… Однако извольте. Тем утром к себе домой в Эйндховен уехал мой младший брат, Ульрих. Я и так вижу его редко, он приезжает раз в пару лет, каждый раз весной. Лучшее время года для меня, я очень сильно люблю Ульриха, понимаете? Мы добрых десять минут обнимались на станции, когда я его встретил.