Соски́ и со́ски, и сахарная вата
Соль
И следующая станция – моя
Родной мне стала
Та, на кого я без виденья посмотрела
Нет, дай мне Бог или не-Бог
Ну кто-нибудь, кто есть там
Если есть
Лет в шестьдесят
Быть штрихом
На ее трезубце-трости
И мне не важно
Любил ли, любишь ты меня
Я – червь
На грядке, где морковь растет ее
Она со мной выходит
А ну да, ну да
Конечно
И мы расходимся
Как молнии зубцы
Которые когда-нибудь сойдутся
* * *
«все ангелы говорят по-немецки» —
смешно, что эта фраза
попалась в ленте
именно вчера
всемирная сеть, подобно
мировому духу
все ведает, все знает обо мне
вне стен с подвешенной подковой, вне разливающихся голосов
безгласием, безличием едины
и принцы бриза, и шторма короли
и выгибающееся стекло, как линза,
нечетко выражает, отражает блик
проникновенье в непогоду
прикосновение к лучу
где в центре города песок? или: где центр города?
«это традиция» —
это трапеция,
трапеция с названьем СГИБ,
в себя что сердце мое заключает,
где стороны две параллельны и смотрят, видят знакомые до цвета радужки
черты, видением дыхание заменяют
не знаю я на что склоняется «видѣниѥ», но знаю, что его склоняют,
словно склон
две стороны других не параллельны, они – основы,
но снова: неясно где и когда, сквозь сколько километров и часов
из пункта А в пункт Б – велосипедист
я пешеход, а следовательно, не исчезаю, а следовательно, удел – искать
трапеция осколков и разрывов
0 км/ч
организующая пневма —
самослагающийся стих
освобожденье
раньше срока
как сорока (в прежних стихотворениях ворона, голубь, клест),
падкая на блеск (на белезнящий блик от линзы),
я собираю «эрзац», «антрацит» и да кого же в этом смысле удивит, что то,
что мыслится, что обретает буквенную форму
дороже мне отеческого поцелуя в лоб
но не дороже придорожной капли
я бы могла придумать поцелуй, но капля шире
ей стоит быть
ей стоит столько стоить
Александр Аносов
Родился в 1988 году. Автор нескольких поэтических сборников. Публиковался на сайтах Poluntona и «45-я параллель», а также в журнале «Север» (г. Петрозаводск). Живет в Москве.
НУЛИ И КОРАБЛИ
* * *
так хочется с тобою говорить о чем-то белом.
ich liebe dich – на лебедином,
tan solo tu – на соловьином
(подставь любое).
в твоих руках не тает снег,
в них ножницы – отрежь ненужные слова.
как волосы, они не отрастают,
и эту брешь заполнить можно только снегом.
пустое место, лысина моя
(на лебедином это будет Glatze).
она блестит себе на солнце,
и белым наполняется пространство.
и вот уже закончились слова.
* * *
чем чаще я расстаюсь,
тем больше волос теряю.
самое главное открытие (в любви)
кроется в единственной фразе —
«мне скучно».
и этот бар, не мой ровесник,
и этот книжный магазин,
и кинозалы —
пугающе ненужные
приметы карго-культа.
впрочем, и ты
превращаешься в это же,
в убитый стул, обитый бархатной тканью,
в стишок, который не издаст журнал «зрелость».
вы начинаете терять волосы, – говорит мне врач.
волосы не люди, отрастут.
…орфей не хотел и оглянулся,
а я хожу и оглядываюсь – не ты ли?
(лишь бы не ты.)
* * *
во время пения соловей теряет до 80 процентов веса —
тут впору задуматься, почему у нас с тобой
вместо небесной музыки
эта бедная несовершенная речь,
диафония, молчанка, взаимозависимый флуд.
я тоже хочу, как уцелевший соловей,
сохранив только 20 процентов себя,
чередовать две соседние ноты,
окрыляться и летать,
умножаться на два и делиться
пауками, червями и ягодами.
парность нередко отменяет все музыкальные рейсы,
все эти летучие трели.
быть вдвоем – не терять,
а удваивать вес.
говорят, одиночество развращает,
но еще оно заставляет быть вечным солистом-вокалистом,
звонкой головушкой,
когда эти песни никто не слышит.
и птичьих не жалко,