Качал головой Вася-носопыря, долговязый рябой шофер, не верил.

– Коля!

– Ну?

– Срисуй-ка его, черта!

Вынимал Колька из кармана пишущий камушек, на берегу найденный, и на плоском валуне в два счета изображал Васю – всего как есть, с носом-«румпелем». Дивились все кругом: а и верно, похоже.

– Что? – кричала Анюта. – Погодите, мы еще с Колей себя покажем! Верно, Коля?

И подмигивала весело.

А Колька, смутившись, стирал рукавом Васин портрет с валуна, прятал в карман пишущий камушек и уходил. Смотрели люди в спину щуплому парнишке (даром что в фуфайке – всё равно худоба выпирает) и головами качали. Ишь ты!

А еще умел Колька передразнивать. Соберутся мужики в кружок где-нибудь за бревнами, вынут «Приму» и «Север» из карманов, закурят – и просят:

– Колюха, представь «Гуляй-ногу».

А Кольку хлебом не корми. Сперва в сторонку отойдет, постоит там минутку, волосы себе поерошит. Обернется – глядь, а это уже и не Колька, а Гера-хромой, «Гуляй-нога». Лицо в ухмылочке растянуто, чуб на глаза лезет и он его поминутно назад откидывает.

Идет, башкой трясет, худой ногой нули по воздуху пишет. К мужикам подойдя, садится на чурбачок и, закурив, говорит этак ласково:

– А вить ты, Сашуха, лопату-ти неправильно держишь. Надоть выше рукой-то хватать, а то вить устанешь нагинаться…

Давятся зрители смехом и кашлем.

– Теперь Костюху вали!

Оглянется Колька, ширинку расстегнет, нижнюю губу со слюной аж до земли спустит. И просипит:

– Ну, чево, робята, засандалить бы не помешало бы, а?

Сдыхают мужики от хохота, тычут пальцами бессловесно в живого Костюху, который рядом сидит и тоже лыбится. И уже чуть ли не хором орут:

– Толю! Толю Боровкова!

Разом преображается Колька. На все пуговицы застегивается, голову в плечи втягивает, ежится, морщится. И начинает кричать старческим тенорком, подхихикивая:

– Я, гадский дух, всё могу! У меня топор из рук не вывалицца! У меня сын офицер, в Москве живет, мне тушонку присылат! На той неделе посылку прислал, дак я еле уташшил с почты-то!..

Стоном отзываются зрители, смеяться уже сил нет. Ну, Колька! Ну, артист!

И добрели люди, хлопая парнишку по плечу. А у того сердце петухом пело. И ладони эти – темные, заскорузлые, древесиной и бензином пропахшие, словно душу его гладили.

Но уже несся издалека знакомый надрывный голос Лехи Хайлова:

– Эй, ребята! Вы чего, мать-перемать, там базарите, работнички хреновы? Колька, поди сюда, работу дам!

Надевали мужики голицы, разбредались по местам. А самодеятельный артист подходил к мастеру и распоряжение получал:

– Счас ведра возьмешь у Васюхи Кротова, соляры ему притащишь из фляги, вон в тех кустах фляга стоит. Давай шибче!

– А потом чего? – спрашивал Колька.

– Потом скажу. Давай-давай-давай! – и тут же в другую сторону:

– Сашка! Куда сваливаешь, куда? Когда я велел сюда сваливать, что ты врешь! Давай вон туда!..

Серьезных конфликтов с Лехой Хайловым у Кольки, однако, пока что не было. Сердился, конечно, парнишка, что постоянной работы мастер ему никак не подыщет, всё обещаниями кормит. Ну, да что ж делать – квалификации-то у Кольки и впрямь нету. А вообще-то, Хайлов был ничего себе мужик, деловой. Народ на нижнем складе разный работает, попробуй-ка такими Костюхами поруководи. А Леха ничего, справлялся. И план мужики перевыполняли, и премии получали. Даже в газетке местной про участок нижнего склада одно только хорошее писали – мол, коллектив под руководством Алексея Хайлова стоит на ударной трудовой вахте, всегда в числе передовых…

Непонятно было Кольке одно: почему при всем этом очень многие на участке Леху не то что не любили, а прямо-таки ненавидели. Конечно, «бугров» и везде-то не больно жалуют, это Колька знал, но чтобы уж так… Вот, скажем, за глаза многих начальников зовут неуважительно, клички дают, но всё ж таки меру люди и тут знают. А Леху на нижнем складе кликали не иначе как «паразитом». Ругаться, правда, с ним избегали. На перекурах, когда речь о мастере заходила, мужики говорили мало; в основном, крепко выражались.