Журнал «Парус» №68, 2018 г. Александр Похилько, Вацлав Михальский

***

Едва затеплившись, рассвет

молчит над пойменным туманом,

а в небесах, над млечным станом,

сто тысяч лет, сто тысяч лет

звезда прозрачно-голуба,

хрустальным пологом воздета,

сто миллиардов раз воспета —

Вселенной вечная раба.

О, сколько носишь ты имён,

скитаясь в толще мрака, дыма?

Словами, взглядом опалима;

не я один в твой свет влюблён.

Тебе, тебе я шлю привет,

наш путь покорен и всевышен.

Дрожит на каплях диких вишен,

едва затеплившись, рассвет…

***

В августе травы сухие,

в августе глубже закат:

на перепутья лихие

первые листья летят.

Ярче дорожные грёзы:

тропки бегут к берегам,

но голубые стрекозы

реже садятся к ногам.

Небо дрожит наливное

в вечной своей высоте:

солнце – живое, иное —

льётся по млечной воде…

Лоскутки

I

Остатки солнечной молвы

теряет дальний переулок:

луч ускользнувший сладок, гулок

в изгибах веток и травы,

в листве, отдавшей изумруд,

где звуки сдержанны и кротки;

на берегу ночные лодки

который год кого-то ждут,

но где истратились они,

пути, застывшие в затоне?..

Природа трепетно в ладони

взяла вечерние огни.

II

Порою я в себя не верю,

порой не верю и в Тебя,

но с этой ношей в лапы зверю

легко отдаться, не любя;

легко исчезнуть, раствориться

в безликой слякотной толпе:

летит неведомая птица

в закатном солнечном огне;

а между тем в огне Природы

и в чистой поступи высот

так много скорби и свободы,

что не вмещает небосвод.

III

Мои небесные святыни:

из тихой заводи глоток,

едва заметный вкус полыни,

в воде застывший поплавок;

рыбак, скамейка над рогозом,

высокий берег, шум берёз,

дымок над глинистым откосом,

где дальний свет многоголос;

о Ангел, ты велик и славен:

в немом движении реки,

впитав лучи открытых ставен,

твои сложились лоскутки…

Осенняя лирика

I

Снова ветры свой спор завели,

запах сосен смолист и несладок,

улетели куда-то шмели,

опустели тропинки посадок.

За травой, за штрихами оград,

в зыбком поле, прозрачно-белёсом,

воздух солнечный солоноват —

под вселенским распахнутым плёсом.

У подножия рощ и полян,

в окнах самого дальнего дома

цвет вечерний глубок и багрян,

ночь неведомой силой ведома…

Наступает незримо печаль,

открывается стылая осень —

и качает небес литораль

бесконечную лунную просинь.

II

Осенние кроны шуршали,

а души искали родства;

над краем спадающей шали

с тропинки взлетала листва.

И взгляд твой, и к дому ступени —

всё выжег опаловый свет;

и тёплые лунные тени

искали наш спутанный след.

Под замершей в небе кометой

речные скрипели мостки;

немыслимой осенью этой

мы были впервые близки —

к падению в горние выси,

как пух перелётных зарниц,

как свет, наплывающий к ризе

едва приоткрытых страниц…

III

Прохладная тишь запоздала:

сентябрь необычно лучист;

в серебряной лодке причала

уносится сорванный лист.

К земному склонён изголовью

строительный кран-исполин,

кроваво-сиреневой дробью

пронизаны кроны рябин.

А тени – попутчицы страха —

взлетают с речной глубины,

как будто с Чумацкого шляха*

доносится сполох войны.

К рукам, к пожелтевшей бумаге

закат пригорает слезой:

качнувшись, пожухлые маки

стреляют засохшей росой.

-–

* укр. Чумацький шлях; украинское название галактики Млечный Путь.

***

Осень – лирика в лёгкой тунике

С золотисто-пурпурной каймой,

В каждом тихом серебряном миге

Слышен Космоса вечный прибой.

С каждым шорохом гулко, отлого,

Проплывая над Млечной дугой,

Отзывается в сердце тревога

От природы прозрачно-нагой.

В каждом звёздном плывущем карате

Поступь Бога: взлетая, сорви…

И так много вокруг благодати,

И так много незримой любви.

Мимолётные дни

Л.Ш.

I

К сожалению, всё мимолётно,

мимолётны секунды и дни.

Всё истлеет, истлеют полотна

и знамёна. На небо взгляни!..

Видишь эти осенние выси,

острый месяц в янтарном огне?

К этой стылой немыслимой ризе

прикасаются блики на дне.

Это дно – наши горние своды,

наши окна и лики церквей,

из которых исходят народы,

как морозный огонь-суховей.

Так не плачь: как и водится, мимо —

как ни целься! – ударит лоза…

Лишь теченье далёкого дыма

возвращают на миг небеса.

II

…Этот город – осенняя сказка,

этот город – холмов высота:

есть печаль и немного – опаска,

гладь речная вдоль склонов желта;

где церквушек искристые пятна

проплывают: пространство цветёт.

По волне воротиться обратно

невозможно, а только – вперёд,

чтоб, как лунки, янтарные лики,

напитавшись зеркальной водой,

отражали небес базилики

средь листвы золотисто-седой…

Повторятся великие круги —

можно их бесконечно верстать.

Возвращая земные недуги,

просветляет сердца благодать!

***

Рябин осенних звёзды-угольки —

На блеклом небе вспыхнувшие бусы,

А облака то пепельны, то русы,

В траве горит закатный всплеск реки.

Сквозь камыши мелькает свет костра,

Холмам кивает сонная крапива,

Над садом долька белого налива —

Луна в ветвях спокойна и хитра.

Ещё летает в сумерках оса,

Но чтоб её услышать, мало слуха…

И на пороге слабая старуха

С ладони кормит радостного пса.

***

Под хлябью небесной ложбины,

Вдали от широких дорог,

Осыпан огнями рябины

Забытый людьми хуторок:

Два прудика, рядом – оградка,

Следы лошадиных копыт,

На склоне капустная грядка…

Душа, как и прежде, болит

О старом, трухлявом заборе,

О доме, склонившемся ниц…

Пшеничное спелое море

Штормит возле древних гробниц.

И с кладбища, словно из пены,

Выходят монахи-гонцы:

«Грядут ли в ваш век перемены?..

Не знают святые отцы…»

Луны пересохшая корка

Плывёт над холмами во мгле…

Лишь машет колодец с пригорка

Ведром на кривом журавле.

ДЕРЕВЕНСКАЯ ОСЕНЬ

Вся округа – в молочной сорочке.

Вдалеке, на пологом холме,

Фонарей разноцветные точки

Беспокойно мерцают во тьме.

Чернобровая юная осень

С тёплым ветром идёт налегке,

Её глаз холодящая просинь

Проступает в ночном роднике.

На штакетнике мокрые банки

Озаряет лучом бирюза.

И над крышами с зеленью дранки

Одиноко темнеют леса.

***

Острый месяц в лазурном окне,

А под ним, вдалеке багровея,

Сквозь туман убегает аллея —

И пылает в закатном огне.

Светлый купол, служитель веков,

Еле виден в листве тополиной,

Берег пахнет цветами и тиной,

По реке плывут тени домов.

Где теперь и судьба, и сума?

Может быть, в беспокойных зарницах

И в парящих над бездною птицах,

Тех, что вскинула Вечность сама…

Тайна

Все говорят: нет правды на земле.

Но правды нет – и выше. Для меня

Так это ясно, как простая гамма…

А.С. Пушкин

Нет правды на Земле,

но правда есть чуть выше:

на письменном столе,

над сводом дальней крыши,

в янтарной глубине

лесной воздушной чащи —

почти на самом дне,

где бьётся сердце чаще;

где огненны гонцы

и ангелы проворны;

где в россыпи пыльцы

звучат ночные горны.

Услышать их во мгле,

увы, нельзя случайно…

Есть правда на Земле,

как Бог и даже Тайна.

***

Лирика осеннего дождя,

на душе – покой и благодать:

по траве пожухлой проходя,

продолжаю близких узнавать —

тех, которых нет давно со мной,

тех, в которых – солнечная мгла;

их навеки в неземной покой

круговерть земная увела.

Принимая и добро, и зло —

всё, что зыбко в этом тихом дне,

окликать ушедших тяжело,

откликаться нелегко вдвойне…

***

Это чудо ли, колдовство ли,

радость грязной глухой дыры —

годовые остатки боли

белым сыплются на дворы.

Я смотрю на недолговечный,

на шиповничий снегопад —

где морщинистые сердечки,

как под шапочками, дрожат.

Полчаса и крупинки в чёлке —

и стоит во дворе, велик,

сразу тающий получёрный

мой октябрьский снеговик —

То ли просто порыв, а то ли

силы есть ещё… В гаражах

всё прерывисто тараторит

пистолет шиномонтажа.

Р.

Не человек – намёк. Пунктир.

Ты пустотою озадачен.

Как будто мир, как будто мир

она пакует в чемоданчик.

Ты без пяти минут один.

Ты худ, как контурная карта.

Добавят в голову седин

всего каких-то тридцать мартов.

Теперь чем хочешь заполняй

свои вселенские пустоты.

Сгоняй с подругой на Валдай,

рабом палаточной субботы.

Всего важнее и больней

и прочего всего мудрее,

что, не живя совместно с ней,

не умираешь вместе с нею.

Красив, высок и безголос,

стоишь у магазина «Кредо».

А жизнь суёт тебе под нос

твою зелёную победу.

ДАЧНЫЕ СТОЛБЦЫ

Когда уснёт большая, как судьба,

Централи красно-белая труба,

Гнетущая и мрачная, пятьсот

Дементоров рождающая в год,

Давай мы навсегда уедем жить

Туда, где есть стрижи и нет 3G,

Где яблонь грациозны и белы

Сияющие известью стволы.

Нам предстоит узнать, что значит дом,

Постигнуть своим маленьким умом

Всю мощь того, кто вплоть до гаража

Сумел сложить два этих этажа,

Жить без причуд, излишеств и арен

И вырастить крыжовник и сирень,

Сквозь зелень чтоб дымящийся завод

Вдруг стал похож на белый пароход.

Грубеют руки. Сад и огород.

Мы слабый избалованный народ —

К такому не привыкшие труду,

Становимся подобными кроту.

Раствор полива розов, марганцов,

И вьющиеся плети огурцов

Мне бабушку напомнили мою.

Я постоянно с нею говорю.

Её вечнозелёная душа

В меня переселяется дышать,

Ведь сила огородного тепла

Из рук её, из слов её текла.

Лопата, и зола, и прочий скарб,

Шкворчащий на решётке белый карп,

Земля после дождя, цветы на ней —

Здесь всё напоминает мне о ней.

А ты, собравшись с силами начать,

Идёшь во двор качели врачевать,

В полуденный раскрашивая час

Скрипучий и проржавленный каркас,

И для того, кто в нашу жизнь вошёл

Хохочущим и славным малышом,