Годзилла понял, что я прикидывался простачком. Кости теперь выбрасывает размеренно, всякий раз обдумывая очередной ход. С каждым броском ситуация на доске мне нравится все меньше и меньше. Черт, мне это совсем уже не нравится! Он заводит последние фишки к себе в «дом» и следующим ходом начнет выводить их наружу. Зары, миленькие, не подведите! Сейчас самое время быть за меня. Я столько сделал, чтобы приблизиться к моей цели! Я заслужил эту победу, она должна быть моя. Пока этот папочкин сыночек протирает трусы у компа, я дни и ночи корячусь, зарабатывая на жизнь. У него тут все устроено: квартира, место в офисе, запонки на манжетах, суп на столе. А мне приходится выгрызать крошку за крошкой, чтобы тут продержаться и что-то сверх заработать.

В тот день, когда дядя уехал, я вернулся домой уже ночью. Мандарины все сбыли, но пришлось потолкаться на границе. Я тихо открыл дверь и, стараясь никого не разбудить, стал пробираться к себе. Но мама и так не спала.

– Гурген куда-то делся.

– Да? – зачем-то удивился я.

– Ануш прибегала час назад. Говорит, домой не приходил. Взяла у нас фонарик, сказала, что пойдет поищет его на рынке. Говорит, тосковал он как-то особенно в последние дни, мог захотеть походить ночью по рынку, вспомнить, как при нем там все было.

– Да ладно, будет он такой фигней страдать. Не такой он человек, чтобы сопли по прилавку размазывать. Он человек дела: решил и уехал. Звони тетке, пусть спать идет.

Мне почему-то тогда казалось, что дядя легко уехал. И легко мог вернуться. Сейчас думаю, не все так однозначно было. Почему он не рассказал мне? Почему ничего не объяснил на границе? Если б я знал, может, не увяз бы здесь…

Но черт, черт, как все плохо! Надо сосредоточиться, надо вытянуть эту партию. Мне нужно выбросить шесть-шесть. Только шесть-много, иначе все пропало! А этому дрыщу везет: дупли прямо идут к нему в руки. Так, что-то пишет мне в окне для сообщений, мудила: «С камнями надо уметь договариваться». Умник! Умник… Что?! Как же так… Как?! А говорил: «хорошая работа…», «дела все лучше и лучше…», «скоро вернусь…» Тетка ведь как больная ходила после его отъезда, еще прядь эта седая… Вообще, она сильно постарела с тех пор, как он уехал. Сейчас уже вся белая, хотя не на много старше моей матери. По сравнению с мамой выглядит просто бабкой. Как же она сдала после его отъезда! А он? Что он делал все это время? Зачем…

Неля, наверное, плакала, когда я вот так взял и сорвался с места. Не предупредил ее, не позвонил. Чего уж там – просто сбежал. Не смог ее понять и сбежал.

Сколько раз, играя с дядей, я замирал над доской на этих последних шагах! Теперь он, ссутулившись, ждет, что я выброшу. Что ж, щелкну по кубикам и вырублю сессию, не буду смотреть на результат. Как бы там ни было, на билеты мне хватит.

Машка медленно открыла глаза. На соседней кровати из-под скомканного одеяла выглядывала черная пятка Синицыной. «Вот свинья», – подумала Машка, лениво повернулась на левый бок и прислушалась к утренним звукам четвертого отряда пионерского лагеря имени Лизы Чайкиной. Отряд сопел и похрапывал.

Пионерский лагерь стоял на балансе Шестого швейного комбината города Москвы. Машкина мама работала закройщицей в Общесоюзном доме моделей одежды на Кузнецком мосту и отправляла дочь каждый год на три недели под Подольск. Остальное время летних каникул Машка проводила в далекой деревне под Свердловском у бабки по маминой линии. Так получилось, что папиной линии в ее жизни не было. Мама родила от женатого коллеги, которого Машка видела всего один раз, уже после развала Союза. Он выезжал в Израиль, и мама должна была передать ему какие-то бумаги. Машка проследила за ней до кооперативного кафе на Калининском и через стекло витрины разглядела черноволосого коренастого мужчину. Машка решила, что он некрасивый и толстый. От него у нее не осталось на память ничего, кроме горбинки на носу и вьющихся темных волос. В конце девяностых, когда мамы не станет, отец вдруг начнет присылать ей длинные письма, звать к себе в гости, пытаться объяснить про маму, Машку и него. Машка будет их читать, но ни на одно не ответит. Года через три письма закончатся. Так она поймет, что чужого коренастого человека не стало.