Это не снег, это осколки льда, не поддавшиеся огранке даже в плотных слоях атмосферы, они набирают скорость в этом безвоздушном пространстве и царапают горнолыжные маски. «Если бы здесь был воздух! О, если бы здесь был воздух! Нам было бы, чем дышать», – думал Трофим.

На вдохе он поворачивался к ветру, на выдохе отворачивался от него. Выдохнуть навстречу ветру невозможно, ветер сильнее выдоха. Вдохнуть воздух из вакуума, который создает ветер в куполе каски, как в инжекторе, тоже невозможно – ветер сильнее вдоха.

На вдохе Трофим поворачивался к ветру, на выдохе – отворачивался от него. Ему уже не надо было дышать самому, искусственное дыхание в исполнении ветра возвращало ясность ума, просто достаточно поворачиваться, не отвлекаясь. Но ясность ума – это обман: Трофим начал следить за вдохами и выдохами, сбился с ритма и перепутал их местами.

Ветер душил недолго.

Ветер душил недолго, ровно до тех пор, пока он не коснулся земли всеми своими козырьками, хлястиками, шнурками, темляками, карабинами. Трофима размазало, как небрежный разноцветный мазок с мастерка импрессиониста на белом холсте снежного фирна, – прямо на тропе, сразу после крутого подъема.

А потом видимость исчезла. Оказывается, «ничего не видеть» это не означает «видеть черное». Оказывается, «ничего не видеть» можно, имея в распоряжении любой из цветов, любой, но только один; пока Трофим плавал в двух цветах: белый цвет означал, что он скоро упадет еще раз, а черный означал, что он уже лежит. Между ними был и красный и зеленый.

Альпинист вернулся к тяжело дышащему Трофиму и протянул ему кружку с горячим чаем: «Лежи, лежи, осталось буквально, двести метров до спуска».

Трофим защелкнул карабин в восьмерку, продел веревку и устремился вперед, к самому краю скалы, не натягивая веревку, как будто он готовился взлететь. Посмотрел вниз. Свободный конец веревки колыхался на ветру, слышны птичьи крики.

Через несколько минут Трофим успокоился и перевел взгляд вверх. «Пастор давно не стоял на лыжах», – подумал Альпинист, глядя, как Трофима накидывает петли и собирает очередную станцию. Через полчаса оранжевый рюкзак Альпиниста уже не был различим на белом снегу. Дышать становилось легче.

Скользя по последней веревке, Трофим с силой уткнулся в два спутанных узла. На всякий случай опустил рюкзак ниже на поясницу, попробовал перестегнуть карабин, но это было ему не под силу, узлы налились железом. До земли было еще пять метров. Лезвие ножа коснулось натянутой веревки, и Трофим ощутил неприятную вибрацию по всему телу. Перерезать веревку оказалось нелегко. Когда внешняя оплетка распустилась, Трофим еще оставался висеть на внутренних нитях, как на натянутых струнах. Он некоторое время остро чувствовал земное притяжение и вдруг перестал. Нож не понадобился, струны оборвались. Трофим с криком полетел вниз, отбросив нож, как парашютное кольцо.

Очнувшись, Трофим услышал стоны где-то рядом, совсем-совсем близко. Он приподнялся на руках, стал прислушиваться, медленно вращая головой, и только через время понял, что это его собственный стон. Трофим шел до реки, пытаясь не обращать внимания на невыносимую боль по всей правой стороне, и, дотянувшись рукой до ледяной воды, впервые потерял сознание. Очнувшись, Трофим несколько часов полз по склону и только по окуркам, кем-то брошенным в пыли, понял, что это дорога. Осознание близкой помощи лишило сил, и он снова потерял сознание.

Это был не взрыв, просто изгиб перевала ровной волной дотянулся до солнца, ускорив закат в этих местах на целый час. Грохота Трофим не слышал, он только успел подумать: «Товарищ майор, последняя веревка оборвана!» и снова потерял сознание.