таким… неброским, что ли. А в этот раз… Ведь на самом-то деле, ты понравился мне ещё там, в

троллейбусе, ещё до того, как всё выяснилось. Когда ты подошёл к двери, то был хоть и сонным,

но всё равно таким важным, самодостаточным, неприступным. А потом растерялся и будто

обнажился. В таких нелепых ситуациях с людей обычно слетает всё лишнее. И я увидела тебя

таким, какой ты, наверное, и есть. На какой-то миг ты мне таким своим, таким беспомощным

показался. Я поняла, что этому впечатлению нельзя не верить.

– А я в этот момент просто улетел, – говорит Роман.

– Но кстати, как ты понравился моим… Они тут вчера сидели, обсуждали тебя так и сяк.

Решили, что ты очень серьёзный молодой человек, что в тебе есть что-то основательное,

«крестьянское», как сказал папа. Знал бы ты, сколько уже я намекала им про этот размен. Мне

ведь тоже хочется жить самостоятельно. А тут сразу, как на блюдечке – пожалуйста… Всё: молчу,

молчу. Про эту нашу несчастную будущую квартиру – ни слова… Хотя, надеюсь, она станет

счастливой.

Разговор о квартире Роману и впрямь, как яма на ровной дороге, но сияющие и волнующие

глаза Ирэн сравнивают все ямы и ухабы.

На ужин сегодня очень вкусный суп с косточкой и котлетка с картофельным пюре. Поужинав,

они выходят в комнату. Сынишка, очень похожий на Голубику, сидя на диване, пытается собрать

конструктор: там всякие планки с дырочками, уголки, маленькие гаечки и винтики. Роман садится

рядом, заговорщицки подмигивает ему – ребёнок стеснительно прячет глаза.

– Тебе ведь надо ещё и про Серёньку рассказать, – говорит Ирэн. – Я, как ты знаешь, уже и

замужем успела побывать… Он был студентом – будущий физрук, такой мускулистый квадрат.

– Не лыжник?

– Нет. А почему он лыжником должен быть?

– Ой, прости. Это я так… Почему-то всем красивым женщинам нравятся спортсмены, особенно

лыжники.

– Вот и я сейчас этому удивляюсь. И как он мне, дуре, мог приглянуться! Я убежала в его

комнатушку в общежитие… Ну, ты понимаешь теперь, почему мама так на общежитие реагирует.

Но, кстати, вот тогда-то мои родичи про размен даже не заикались: не верили ему. Отец так его

вообще пустоцветом называл. Потом-то я и сама поняла, что в голове у него не больше двух

извилин. В общем, стукнулись мы с ним задницами и, как горшки, разлетелись в разные стороны:

кто дальше. А Серёнька вот остался, как осколочек.

Голубика ласково треплет сынишку по голове. Сын – это оправдание всей её нескладной

истории, и потому о своём замужестве она говорит без всякого сожаления. Подразумевается, что и

Роман должен так же это принять. А ему это совсем несложно.

О том, что Ирэн работает продавцом в магазине игрушек, Роман узнал ещё вчера, а теперь с

удивлением слышит о том, что она, оказывается, закончила французское отделение пединститута

и раньше, как она говорит, была просто помешана на французском языке. Наверное, французский

с её прикартавленным говорком для неё не случаен. Роман слушает её завороженно. Да уж, что

там ни говори, а жизнь – штука потрясающая!

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Душевный примак

Огарыш и Маруся, нагруженные мясом и кругами мороженого молока, приезжают из Пылёвки

накануне регистрации. Лесниковы старшие, с некоторым волнением ожидавшие их, надеялись, что

новые родственники позвонят с вокзала, чтобы их можно было встретить, но стеснительные

Мерцаловы добираются сами. Кое-как отыскав в этом большом городе нужную квартиру, они

устало, но шумно вваливаются в прихожую со своими мешками и сумками. Маруся в подшитых,

82

негнущихся валенках, Огарыш – в суконных ботинках на толстой резиновой подошве. На резине

желтеют пятна от навоза. Уже перед самым автобусом пошёл бросить корове лишний навильник